У вас расшалились нервы, давайте выпьем, посидим до рассвета за бутылкой, а утром поговорим о чем угодно, и о покаянии тоже. Не так уж плохи наши дела: мы ведь не безмозглые люди, два года прошло, все следы замели, а если боитесь, что сам Тилляходжаев дрогнет, выкиньте из головы — на интересе его язык завязан, не скажет больше того, что надо. Помните, он говорил часто: ваш район — заповедная зона! Нет, сюда он прокуратуру не наведет. Прокуратуре без нас дел хватает, мы что — мелкота. Они с верхним эшелоном разобраться никак не могут: не хватает ни времени, ни сил, ни кадров. Да и борьба идет в Ташкенте и Москве не на жизнь, а на смерть. Прокуратуре самой впору о помощи просить — у многих ретивых там жизнь на волоске, а у других от бессилия и руки уже опустились. Как ни крути, а суды все-таки в наших руках. Я ведь знаю, что и сам прокурор республики и его заместитель чудом остались живы, когда после отравления попали в больницу. Одного успели вирусным гепатитом наградить зараженными шприцами, хотя кололи и того и другого. Главные уколы были впереди, да почувствовал неладное их товарищ, милицейский генерал, привез своих врачей, лекарства, шприцы, стерилизаторы, и охрану поставил у палаты, и переговорил как следует со всем персоналом больницы, вплоть до кухни. Тоже, видимо, смотрят фильмы про мафию, разгадали наш замысел. Так что не бойтесь — не до нас им сейчас.

— Я не этого боюсь. Боюсь жене, детям, людям в глаза глядеть. Впрочем, я не пришел к вам обсуждать, что мне делать. Я решил твердо и вас предупредил: после обеда поеду в обком, покаюсь, будь что будет.

Чувствуя непреклонность секретаря райкома, Халтаев вдруг пошел на попятную:

— Я ведь тоже не железный человек, весь извелся, ночей не сплю, боюсь — то ли прокуратура подъедет, то ли бандиты, как к Раимбаеву, нагрянут, у них со мной счеты особые. Не успели вы на веранду подняться, как я с пистолетом к окну. Но если уж вы решили покаяться, и я с вами в компанию: небось пронесет, помилуют, людей не убивал… Впрочем, я знал одну тайну, за которую мне наверняка снисхождение выйдет…

Пулат Муминович не проявляет ни интереса, ни страха, думает, что опять его происхождением шантажировать собираются, и потому молчит.

Полковник, вновь теряя самообладание, спешит:

— Уже три года на Лубянке Арипов не выдает тайны, где у него деньги спрятаны. А я знаю, случайно дознался, когда доставлял Цыганку из ваших племенных конюшен в Аксай. Коня сутки по прохладе гнали с одним доверенным Акмаля-ака, по пьянке он мне проболтался.

— Да, пожалуй, за такое сообщение действительно многое могут простить, — оживляется Пулат Муминович — он ведь знает, о какой астрономической сумме идет речь.

— У меня от вашего решения, Пулат-ака, сначала все похолодело внутри, а теперь огнем горит — не шуточное дело вы затеяли, вот будет шум на всю республику, давайте выпьем, нам сейчас не помешает. У меня в холодильнике как раз бутылка "Золотого кольца" есть — Салим Хасанович личными запасами поделился.

— Наверное, ты прав, Эргаш, выпить нам не мешает, непростая мне ночь выпала, и день предстоит не легче… Мужчина должен быть верен слову и хотя бы к старости понять, что выше чести ничего нет, даже свобода, жизнь…

— Да, да, верно, — поддакивает рассеянно Халтаев. — Так я пойду, вынесу бутылочку, а вы на огороде сорвите помидоры, огурцы, болгарский перец, лучка, райхона, быстренько салат аччик-чичук организуем — к водке лучшей закуски не знаю.

Полковник исчезает в темном провале распахнутой настежь двери прихожей, а Пулат Муминович направляется на зады, в огород. Он знает причуды Халтаева — тот ест зелень, овощи, только что сорванные с грядки, впрочем, за годы общения с ним и Махмудов привык к этому; Миассар тоже направляется сразу на огород, когда Халтаев ужинает у них.