Но она не плакала. Даже когда мы пошли спать. По крайней мере, мне так показалось. Я залезла с головой под одеяло, чтобы ничего не слышать. Я почувствовала, что разваливаюсь. Пополам.

Притворялась и притворялась, что ничего особенного не происходит… Когда на следующее утро мы проснулись и Гарнет оделась в дурацкую новую форму, я поняла, что никогда в жизни мы не выглядели такими разными.

Роза пришла в нашу комнату помочь упаковать вещи и подготовиться к отъезду.

Я посмотрела на новую одежду сестры: пижаму, ботинки для игры в хоккей, другие вещи — все моего размера. Но не для меня.

И в первый раз по-настоящему обрадовалась, что мне не надо никуда ехать. Я бы очень испугалась, я знаю. Гарнет сильно разволновалась, и у неё расстроился желудок — ей пришлось несколько раз бегать в туалет. Пока она туда бегала, я схватила её ночную рубашку, которая лежала на подушке, и уткнулась в неё носом, как испуганный ребёнок в своё одеяльце.

Роза склонилась над чемоданом Гарнет, но, обернувшись, увидела меня.

Она ничего не сказала, просто выпрямилась, подошла ко мне и быстро обняла.

Я стала вырываться, но она только крепче прижала меня к себе, и я почувствовала, что отвечаю на её ласку.

А потом я заплакала.

— Ты никогда не плачешь. Ты меня пугаешь, — прошептала Роза.

— Не надо быть со мной доброй! Я была отвратительной! По отношению к Гарнет, — рыдала я.

— Нельзя сказать, что и со мной ты была мила и любезна, — нервно рассмеявшись, ответила Роза, — или с папой. Но ты права. Сейчас надо думать о Гарнет.

Нужно думать о Гарнет.

О моей сестричке-близняшке, о моей лучшей подруге. О моей половинке.

Она вернулась из туалета, и я бросилась к ней и обняла её за шею.

— Ах, Гарнет, прости! Я была настоящей свиньей. Я не хотела, но очень тебе завидовала и по-дурацки себя чувствовала, как будто меня оставили в стороне. Но ты же будешь моей сестрой-близняшкой, да? Даже если уедешь в Марнок-Хайтс?

— Я всегда-всегда буду твоей двойняшкой! — ответила Гарнет.

И мы крепко-крепко обнялись, точно сиамские близнецы, которых не разделить. Только нас разлучат.

— Это я во всём виновата, — рыдала я. — Ах, Гарнет, как сильно я буду по тебе скучать!

— Я тоже буду по тебе скучать, Руби, сильно-пресильно, но папа сказал, что, если мне там совсем не понравится, я могу вернуться домой.

— Ты будешь иногда приезжать домой на выходные и на каникулы. Как же я могла быть такой чокнутой и упустить всё лето?! Ненавижу себя за это! Почему мне надо всегда быть плохой двойняшкой?!

— А почему я всегда должна быть хорошей? — воскликнула Гарнет. — Слушай, может быть, мы меняемся? Во всяком случае, начали… Ты плачешь, а я нет.

— Ты останешься моей лучшей подругой, да? Не будешь задирать нос и смотреть на меня свысока?

— Не говори чепухи! — воскликнула Гарнет.

— А ты будешь мне писать?

— Каждый день, — пообещала Гарнет. — А ты — мне.

— Обещаю!

— Ты не всегда держишь слово!

— На этот раз не подведу! Сама убедишься! Клянусь никогда больше тебя не обижать, Гарнет.

— Лучше бы тебе не клясться! — рассмеялась Гарнет.

Но она немного поплакала, когда пошла с папой к машине. Мы все плакали.

Гарнет забрала с собой бухгалтерскую книгу. Она каждый день будет записывать в неё свои впечатления, а когда вернётся, покажет мне. А я почти закончила свой блокнот.

Нужно купить другой, пообъёмистее, чтобы больше написать.

В субботу посмотрю, нет ли магазина канцелярских товаров в Хайнфорде.