— Косвенные улики, — сказал Скотт. — Каждый раз, как я слышал твое имя, мне глаза застилал красный туман из-за этих косвенных улик.

— Со мной происходило то же самое, Скотт. Это было неизбежно, судя по тому, как разворачивались события.

— Ты вооружен?

— Ага. Но не воспользовался пистолетом, потому что подумал, что те, кто внутри, могут услыхать выстрел. Ведь и ты отбросил свое оружие по той же самой причине, разве нет?

— Угу. К этому-то я и клоню.

Мы оба таращились друг на друга еще некоторое время, потом он улыбнулся. Скотт со смущенным видом протянул мне руку. Наверное, и у меня был не менее смущенный вид.

Я пожал его руку. Рукопожатие оказалось не слишком крепким: у нас просто не было сил.

— Итак, мы задали отменную взбучку друг другу, — продолжал я, — а как мы поступим с негодяями, которые собрались в этом сарае?

Не успел он ответить, если только вообще собирался отвечать, как вспыхнул свет. Но не у нас в головах, как это случалось раньше, а повсюду на взлетно-посадочной полосе.

Драм в ходе нашей длительной разборки и после нее обрисовал в общих чертах суть происходящего. Я в свою очередь дополнил общую картину фактами, известными только мне. Поэтому мы оба поняли, что означают эти сигнальные огни.

Ожидается прибытие какого-то самолета. Но кто и зачем прилетает на этот заброшенный аэродром, да еще в такую непогоду? Чтобы встретиться с Сэндом и Аббамонте?

Это может быть только Джон Рейган.

Рейген и еще одна шайка вооруженных бандитов. У меня неожиданно возникло такое ощущение, словно меня привязали к бомбе с коротким и уже горящим запальным шнуром.

— Это... слегка затрудняет мой ответ на твой вопрос, — сказал я. — Насчет того, что делать с гадами, которые внутри. Скоро их будет полно и снаружи, они спустятся с неба, а возможно, даже выскочат из-под земли.

— Рейген, а кто еще может прибыть с ним? — спросил Драм.

— Кэнди и трое-четверо вооруженных бандитов, но может, и больше.

Драм выглядел ужасно. Теперь, когда включили огни на взлетно-посадочной полосе, мы могли довольно хорошо разглядеть друг друга, хотя лучше было бы не видеть. Я прекрасно понимал, что мой собственный вид не способен доставить мне удовольствие. И судя по выражению лица Драма, у него он тоже не вызывал эстетического наслаждения. Он осматривал меня с головы до ног, затем снова обращал взгляд на мое лицо, словно пытался отыскать на нем нос. Потом, помедлив, сказал:

— У нас еще есть шанс до смерти напугать их.

И в тот самый момент мы вдруг поняли, что стоим на открытой местности и отовсюду видны как на ладони. Мы бросились бежать к зданию, которое находилось чуть поодаль, приблизительно в сорока ярдах от нас, и добрались до спасительной стены, пробежав кружным путем восемьдесят-девяносто ярдов. Драм оказался там раньше меня, потому что в последний момент случайно споткнулся и пролетел по воздуху оставшееся расстояние до здания. Он приземлился на колени, жутко запыхавшись, а я с разбегу наскочил на него и полетел головой вниз. Разогнавшись, я никак не мог остановиться. Когда мне удалось снова встать на ноги, я понял, что они больше не пригодны для ходьбы. А когда ты не можешь ни стоять, ни ходить, то, как говорится, дальше ехать некуда.

Драм все еще никак не мог отдышаться.

— Дело плохо, — сказал я. — Мы сейчас не в состоянии вызволить оттуда женщину. С ней рядом находится полдюжины, а то и дюжина мерзавцев. А теперь еще и Рейген прибывает со своими головорезами. О, как это... мерзко!

— Я осматривал, — заговорил Драм, все еще не отдышавшись, — ангар и административное здание.