— У нас тут стреляют, — сообщил я Бродскому. — Стреляют по ночам, потому что ночью лучше слышимость.

— По-вашему, стрельба только для звука?

— Когда как.

Я признался, что меня тянет на прогулку в такие огнестрельные часы.

— Иногда подростки раздевают женщин. Окружат толпой, снимут шубу, платье, серьги и колье, оставят в чем мать родила и — смываются на авто. Днем. В центре города. Я бы не сказал, что это романтическое зрелище.

— Некрасиво. Здесь такого не было даже во времена Дикого Запада. Демократия всегда начинается с грабежа.

— Мне по кайфу, — сказал я. — В нашу жизнь нужно вернуть опасность. Только тогда человек ценит то, что он еще жив.

— Вы слишком молоды, — вынес заключение Бродский. — Это синоним глупости. Или у вас генетическая предрасположенность к иррациональным поступкам? Такое бывает. Дромомания — склонность к бродяжничеству, пиромания — к поджигательству. Еще есть «мания величия», но это не о вас, кажется…

— У меня булимия, — нашелся я, хотя не был уверен в значении этого слова.

— Ну, это нормально, — согласился поэт. — Растущий организм требует мяса. У вас продают мясо? А сыр?

Я рассказал о разнообразии ассортимента на прилавках молодого государства. Живописал ларьки с решетчатыми окнами, стоящие по всему городу. Спирт «Рояль», водку в одноразовых стаканчиках с крышкой из фольги, киви, манго, бананы, прочие экзотические продукты.

— Появились американские шоколадные батончики. Кока-кола в больших пластиковых бутылях. Купил недавно паленый виски. Отравился.

— Вы разбираетесь в виски?

— Нет, — признался я. — Поэтому и отравился.

— Удивительно интересно, — повторял он после каждого моего сообщения. — Удивительно.

Похоже, его поражало, что где-то, кроме Нью-Йорка, тоже живут люди.

— Тут все меняется, — интересничал я. — Еще недавно не было сигарет и табак продавался на развес. Как-то в очереди местное телевидение взяло у меня интервью.

— Вас узнают на улицах?

— Нет. Они обратились ко мне случайно.

— И что же вы сказали?

— Сказал, что люблю курить. Из искры возгорится пламя.

— Логично.

— Во всем есть смысл, — сказал я. — Женщины отдаются за пачку сигарет, — я привел несколько случаев из жизни.

— Как у вас хорошо, — воскликнул Бродский.

— Еще как, — ответил я. — Никакой Нобелевской премии не надо.

— Вам, может быть, и не надо, — согласился он. — Вам вообще ничего не надо.

— В этом и есть суть свободы…

Я в те времена к премиям относился с интересом и даже уважением. В начале 90-х Нобелевская премия считалась пропуском в бессмертие. Пропускная система сломалась. Бессмертия больше нет.

— Здесь воняет горячая вода. Не знаю чем. Карбидом, что ли, — пустился я в недавние воспоминания.