|
— Покроили! — расхохоталась Кристина. Почему-то это показалось ужасно смешным, и они оба некоторое время веселились как сумасшедшие. Потом Вадим вдруг стал серьезным и, задумчиво посмотрев на Кристину, провел рукой по ее темно-рыжим волосам. — Что же мне теперь с тобой делать? — спросил он. — Ничего, — ответила она. — Любить. Так у Кристины началась любовь. Такая, от которой голова идет кругом и весь мир преображается. Кристина вдруг поняла, что раньше была слепой, что, сама того не зная, видела мир черно-белым и только теперь он открылся ей во всех красках. Некоторые вещи, казавшиеся важными, теперь потеряли всякое значение. И вообще на свете не было ничего важнее их любви. Все прекрасное в мире напоминало ей о Вадиме. Была ли то понравившаяся картина, стихи или взволновавший ее фильм по телевизору, она сразу же вспоминала о нем, как будто во всем, что было в мире прекрасного, была и его заслуга. Он, казалось Кристине, открыл перед ней ворота в другую, настоящую жизнь, где живут иные, высшие люди. Счастьем было даже просто сидеть у него дома в окружении прекрасных вещей и книг. Эти вещи, сделанные когда-то с любовью, теперь отдавали эту любовь людям, которые жили вместе с ними. И рядом с дубовыми книжными шкафами и креслами красного дерева Кристина чувствовала себя иначе, чем наедине с полированной стенкой из древесно-стружечной плиты, которая стояла в бабушкиной комнате. Здесь творил дедушка, здесь же во время блокады умерла еще совсем молодой бабушка Вадима. И все эти предметы — кресла и черный кожаный диван, буфет и ковры — все это было их, вороновское, а не купленное в шестидесятые годы за бесценок в комиссионке, когда выбрасывали резную дубовую мебель, предварительно распилив ее на куски, чтобы вместо нее поставить в гостиной столики на тонких разъезжающихся ножках. И картины… Картины Вадима Воронова-старшего и те, которые дарили ему друзья. Здесь все было настоящее — и картины, и книги, и вещи. И Кристине казалось, что это залог того, что Он — ее Вадим — такой же настоящий. Такой была и ее любовь к нему. Но это все во-вторых. А во-первых был он сам — его лицо, его губы, его тело, его непередаваемо нежные руки. Была страсть, была смятая постель и бессонные ночи, когда они засыпали утром уже под звон трудяги будильника. И Кристина, бежала на занятия, зевая на ДУ, а потом засыпала на общих лекциях. А Лида, встретив ее во дворе, с завистливым вниманием разглядывала тени под глазами у подруги. И было еще много всего. И кресло-качалка, где любила сидеть Кристина, слушая, что рассказывает ей Вадим. И Новый год, который они отпраздновали вдвоем, распивая шампанское, так и не одевшись. Просто стояли с бокалами в руках и, когда пробило двенадцать, снова целовались до упаду. Говорят, как проведешь новогоднюю ночь, так проведешь и весь год… Как хотелось в это верить… Не умирай, бабушка! Райская жизнь кончилась в тот день, когда Кристина, сдав последний экзамен, вернулась домой, собираясь вечером встречаться с Вадимом. Она уже заранее представляла себе, как будет проводить студенческие каникулы, тем более что родители Вадима собирались безвылазно сидеть на даче, благо отцу тоже не надо ходить на факультет. Это значило — вся квартира в их распоряжении. Бабушку можно уже почти не обманывать — по крайней мере, Вадима она видела, и он ей понравился: вежливый, культурный, он полчаса терпеливо обсуждал причины успеха Жириновского. Пока шла сессия, они с Вадимом встречались не каждый день — Владимир Вадимович и Нонна Анатольевна были неотлучно в городе, да и к экзаменам приходилось готовиться. И вот — скоро свобода. Кристина легко взбежала на четвертый этаж, открыла дверь, сняла куртку и сапоги, немного удивляясь тому, что в такой холод бабушки еще нет дома. |
