Сама она уже держалась с невозмутимостью; относясь к жизни философски, она быстро подлаживалась к обстановке. Каких-то четверть часа — и следы уныния исчезли с ее лица, которое обрело привычную живость выражения; она принялась петь со злорадным удовольствием и по мере нашего продвижения вперед, казалось, приходила в изредка свойственное ей игривое настроение. Но веселилась она в таких случаях в одиночку. В чем бы ни заключалась причина ее настоящего веселья, мадам не объявила о ней. Когда мы приблизились к разрушенной кирпичной стене — в прежние дни голубятне, — она так оживилась, что немыслимо размахивала корзинкой и скакала под свой мотив.
Забавляясь, она упала на траву в тени разрушенной стены, увитой плющом, и открыла корзинку. Мадам пригласила меня присоединиться к ней, но я отказалась. Надо отдать ей должное — она мигом рассеяла мои подозрения в отношении отравы, ведь сама проглотила все, что было в корзинке.
Читателю, однако, не следует думать, будто веселье мадам означало, что я прощена. Ничего подобного. Ни разу не обратилась она ко мне ка обратном пути домой. Когда же мы приблизились к террасе, она сказала:
— Будьте любезны, Мод, погуляйте два-три минуты в голландском саду, пока я побеседую с мистером Руфин в его кабинете.
Она высоко держала голову, говорила и усмехалась. Тогда я гордо, хотя с печалью на сердце, повернулась и без рассуждений пошла в указанный ею затейливый маленький садик.
Я была удивлена и очень обрадована, увидев там отца. Я подбежала к нему с криком:
— О папа! — Потом запнулась и только добавила: — Можно с вами поговорить сейчас?
Он улыбнулся мне доброй и грустной улыбкой.
— Ну, выскажись, Мод.
— О сэр, я хочу сказать лишь вот что: я умоляю вас ограничить наши с мадам прогулки парком.
— Почему же?
— Я… я боюсь гулять с ней.
— Боишься? — переспросил он, строго взглянув на меня. — Ты получила недавно письмо от леди Ноуллз?
— Нет, папа, уже больше двух месяцев не получала…
Он помолчал.
— Но почему ты боишься, Мод?
— Однажды она водила меня к церкви Скарздейл — вы знаете, сэр, какое это уединенное место, — и так напугала, что я отказалась идти с ней на кладбище. Но она отправилась и бросила меня одну у ручья, а там проходил какой-то дерзкий мужчина, он остановился и заговорил со мной. Наверное, хотел надо мной посмеяться… Он совсем меня перепугал. И не уходил, пока не вернулась мадам.
— Мужчина был стар или молод?
— Молод. Он мог быть сыном фермера, но держался крайне бесцеремонно: стоял и говорил со мной, не интересуясь, хочу я того или нет. А мадам нисколько не обеспокоилась и потом еще посмеялась над моим страхом. Мне с ней на самом деле очень тревожно.
Отец вновь окинул меня проницательным взглядом, потом, нахмурившись, опустил глаза и задумался.
— Ты утверждаешь, что тебе с ней тревожно. Что же именно тебя тревожит?
— Не знаю, сэр. Она любит пугать меня. Я боюсь ее… Все мы, наверное, ее боимся… слуги и я…
Отец презрительно покачал головой и проворчал:
— Все вы глупы!
— А сегодня она ужасно рассердилась на меня за то, что я не захотела опять идти к церкви Скарздейл. Я так ее боюсь. Я… — Неожиданно я расплакалась.
— Ну-ну, малышка Мод, ты не должна плакать. Она тут только для твоей пользы. Если ты боишься ее — пусть твой страх и нелепый, — будь по-твоему: отныне ваши прогулки ограничиваются парком. Я скажу ей.
Сквозь слезы я горячо поблагодарила отца.
— Однако, Мод, остерегайся предвзятости — женщины склонны к неоправданным и резким суждениям. |