Помнится, вечер был. Женщин к нам набилось великое множество. Вареная картошка и соленые огурцы высились на столе горами, и не было недостатка в самогоне. Нас с Кимом затиснули в угол, но в миски, что мы протискивали между женскими боками, накладывали не глядя, а нам того и надо было. Мы только перемигивались за спинами. Потом Фроська, толстая наглая девка, с самого начала липнувшая к герою, игриво осведомилась, отчего это на его широкой груди вроде пустовато. На нее зашикали, а дядя Костя, потрогав свою медаль и весь скривившись, очень внятно объяснил беспутной Фроське, что и куда дают Ваньке за атаку и за что дают Красную Звезду Тамарке. Все потупились, кто-то хихикнул, кто-то всплакнул. У Фроськи толстые щеки стали лиловые.

    – Ладно, – произнес дядя Костя. – Я вам лучше спою. Может, понятнее будет.

    Он достал из футляра аккордеон и запел. Странная была песня, и мотив странный – не то марш, не то тоска предсмертная.

    Справа танки, ребята, справа танки, друзья!

    Приготовьте гранаты, удирать нам нельзя.

    Эй, Сережка с Павлушкой, мочи-сил не жалей,

    Накатите мне пушку на бруствер скорей!

    У Сережки-студента есть фляга вина.

    Не теряйте момента, осушайте до дна!

    На закуску узнаем, не пройдет еще час,

    Есть ли небо над раем иль морочили нас…

    Против гадов с крестами – что мои «сорок пять»?

    И снаряды мы стали, словно мертвых, считать…

    И остался у пушки я один бить отбой.

    Спи спокойно, Павлушка, я иду за тобой.

    Тишина стала в хате. И вдруг мой Ким забился рядом со мной, выронил миску и, то ли хохоча истерически, то ли икая, принялся бессвязно выкрикивать:

    – Колоть их!.. С крестами, без крестов… всех! На мелкие куски! Чтобы ни одного!.. Вдребезги их! В мясо-кровь!..

    Он захлебнулся криком и стал закидываться, словно бы стараясь прижать затылок к лопаткам. Женщины подхватили его, принялись дуть в лицо, лить воду через стиснутые зубы. Дядя Костя спросил брезгливо:

    – Это еще кто?

    Мама торопливо объяснила: Лешкин-де дружок, детдомовец, а больше ничего не объясняла, но дядя Костя и без того понял. Он опрокинул стопку, закусил огурец и пробормотал, плюясь семечками:

    – Оттуда, значит… Ну, что с пацана возьмешь, и не такие заваливались… – И добавил совсем по-горьковски: – А песню он мне все-таки испортил, чтоб ему…

    И вскоре получился еще один случай. Вернулось еще несколько изувеченных, и приладились они собираться у нас, выпивать и петь свои дикие и страшные песни. Мама только вздыхала, но ведь не гнать же их… А уж мы с Кимом слушали во все уши. И вот запели они раз особенно дикую и страшную:

    Мы инвалиды, калеки, убогие,

    Мы все огрызки Великой войны,

    Но унывают из нас лишь немногие,

    Мы веселиться, петь и пьянствовать должны!

    Так, инвалиды, пей и веселись,

    На крыльях водки подымаясь ввысь,

    Пускай гремит наш хриплый, жуткий смех -

    Нам веселиться, право же, не грех!

    Кто не слыхал с вонючих коек стонов раненых,

    Кто не смотрел смерти прямо в глаза,

    Тот удивится, увидев нас пьяными,

    Но так смеяться не сумеет никогда!

    Так, инвалиды, пей и веселись…

    И все.