– Мое? – спросил он и прокашлялся.

    – Нет, пока не ваше. Имя больной.

    – Да, конечно, извините. Имя – Волошина Нина Николаевна.

    – Год рождения?

    – Тридцать девятый.

    – В браке?

    – Да. Со мной. Больше десяти лет.

    – Беременна?

    – Нет. Нет-нет. Точно – нет.

    Он заерзал на табурете, устраиваясь удобнее, и положил перед собой на стол сцепленные руки. Огромные мосластые конечности, окрашенные въевшейся ржавчиной и машинным маслом. Что-то было с ними не в порядке, с этими конечностями, но приглядываться я не стал. Я положил ручку и спросил:

    – Что с нею случилось?

    – Точно не знаю, – ответил он звонким голосом, и я понял, что он на грани истерики. – Наверное, подняла что-нибудь тяжелое, не под силу. У нас там в бараках… Да вы вот что, доктор. Отметьте: в шестьдесят пятом у нее был выкидыш на нервной почве, и потом она на учете… Да, и еще у нее резус отрицательный.

    – Так. А на каком учете?

    – Психиатрическом. Два года в психушке сидела.

    Я записал и снова посмотрел на его лапы. Вот оно что… На правой руке не было безымянного пальца. Культяпка, почти под корень.

    – Так, – сказал я. – А прежде у нее такие кровотечения были?

    Он не успел ответить. Дверь приоткрылась, просунулась дежурная сестра и деловито произнесла:

    – Алексей Андреевич, вас срочно.

    Я встал.

    – Вы здесь посидите, – сказал я. – Подождите минутку.

    Я уже знал, в чем дело. За дверью сестра подтвердила шепотом:

    – Умерла…

    В смотровой уже было пусто, только хирург мылся над раковиной в углу. Когда я вошел, он повернул ко мне виновато-агрессивную физиономию и пробубнил:

    – Ничего не получилось. Клиническая.

    Я подошел к столу. Она лежала на спине, вытянутая во весь невеликий рост, голая, серовато-голубая, до изумления тощая, так что все ребрышки проступали сквозь кожу, и коленные мослы не давали сомкнуться прямым, как палки, бедрам, и светло-коричневые пятаки плоских сосков казались нарисованными на ребристой поверхности груди. Глаза были закрыты, личико с кулачок было совершенно кукольное, синеватые зубы сухо блестели меж полураскрытыми белыми губами, и роскошные черные волосы, разбросанные по изголовью, были пронизаны седыми прядями…

    – Как ее фамилия, Алексей Андреевич, не знаете? – спросил хирург, присев у столика и раскрывая блокнот.

    – Кажется, Волошина, – машинально пробормотал я. – У меня там записано…

    Я еще не договорил, когда сумасшедшая, но точная догадка озарила меня, и я внезапно понял, чей это труп лежит передо мной и кто дожидается меня в ординаторской. Никогда я не понимал и не пойму, наверное, как работает подсознание. Мало ли Волошиных на свете? И ничто не было столь далеко от меня той январской ночью, как Ким Волошин, и никто не мог меньше напомнить мне о Киме, чем тощий человек в пиджаке с оторванными пуговицами, с черной повязкой через глаз, с изувеченной рукой…

    – Что? – спросил я.

    Сестра стояла с простыней в руках и вопросительно смотрела на меня. И хирург смотрел на меня с любопытством.