Вскоре мы оказались у комнат, находившихся над апартаментами Борджа, — у станц Рафаэля, названных в честь художника, расписавшего их стены. В алькове я увидела тщедушного седовласого кардинала. Он, хмурясь, внимательно выслушивал какую-то женщину. Якопо деликатно откашлялся. Старый кардинал улыбнулся ему и, оживившись, спросил:

— А, кузен… Это она?

— Да, — подтвердил Якопо.

— Duchessina — Старик скованно поклонился. — Джованни Родольфо Сальвиати к вашим услугам. Добро пожаловать в наш город.

Я поблагодарила его, и он поспешил доложить о нашем прибытии. Спустя минуту кардинал Сальвиати вернулся и поманил нас за собой шишковатым пальцем. Мы прошли в следующую комнату, так густо покрытую фресками, что они сливались у меня перед глазами.

Дверь в соседнее помещение была открыта. Кардинал задержался на пороге.

— Ваше святейшество? Герцогиня Урбино, Катерина де Медичи.

И я ступила в покои, которые смело можно назвать произведением искусства. Разные породы мрамора, выложенные в геометрический рисунок, а стены…

На трех стенах живописные шедевры были вставлены в мраморные люнеты, четвертая стена от пола до потолка была покрыта резными полками с сотнями книг и бесчисленными древними папирусами, пожелтевшими от времени. Потолок был расписан аллегорическими фигурами, богами и святыми. На небольшом куполе в центре четыре пухлых херувима поддерживали щит с папской тиарой и ключами.

Я выросла во дворце Медичи в окружении произведений великих мастеров: Мазаччо, Гоццоли, Боттичелли. Во Флоренции фрески на стенах часовни помещались над темными деревянными панелями, оттеняющими красоту живописи. В Риме не было никаких панелей, и все пространство поражало воображение. Над каждой дверью, каждым окном, в каждом углу — свой шедевр.

У меня закружилась голова, и я остановилась. Лукреция схватила меня за локоть. За великолепным столом из красного дерева сидел мой родственник, Папа Климент, урожденный Джулио де Медичи, чье имя позволило ему стать кардиналом, а потом и Папой, хотя просто священником он никогда не служил. В правой руке его было перо, в левой — какой-то документ. Он держал его в вытянутой руке и щурился, силясь прочитать.

Когда стали грабить Рим, Климент, подобно древним пророкам, отказывался брить бороду и стричься. Его борода спускалась на грудь, а волнистые седеющие волосы падали ниже плеч. Красное шелковое облачение было не лучше того, что носили кардиналы, и только белая шелковая шапочка указывала на его статус. В глазах Папы были невероятная усталость и изнеможение, вызванное глубоким горем.

Дядя Филиппо откашлялся, и Климент поднял голову. Он встретился со мной взглядом, его печальный взор тотчас просветлел.

— Моя маленькая duchessina, ну наконец-то. — Он отложил перо и бумагу и раскрыл руки. — Иди ко мне, поцелуй своего старого дядю. Сколько лет мы ждали этой минуты!

Выдрессированная донной Лукрецией, я шагнула вперед и потянулась к его руке. Он понял мое намерение, выставил руку, и я приложилась губами к рубиновому кольцу святого Петра. Однако, когда я присела, собираясь поцеловать ему ноги, он нагнулся и поднял меня.

— Мы решили повидаться с тобой здесь, а не на публике, чтобы покончить с формальностями, — сообщил Климент. — Нам выпали страшные испытания. Сейчас я для тебя не Папа, а ты не герцогиня. Я твой дядя, ты — моя племянница, и мы воссоединились после печальных событий. Поцелуй меня в щеку, милая девочка.

Я его поцеловала; он взял меня за руку, на глазах у него выступили слезы.

— Господь наконец-то сжалился над нами, — вздохнул он. — Просто не представляешь, сколько бессонных ночей я провел, зная, что ты в руках повстанцев. Мы никогда тебя не забывали, ни на один день.