После концерта спутницы Штарка весело обсуждают, какой Софье снился дурацкий сон про Ивана и гигантского пингвина (в которого, кажется, трансформировался дирижер). Иван тут же вспоминает Молинари — тот называл пингвинами застегнутых на все пуговицы бостонских аристократов. И спохватывается: пора и делом заняться.

Иноземцев отвечает после первого гудка. Встречаются они с Иваном в кафе «Чайковский», в одном здании с концертным залом. Когда Штарк раскладывает на столе свои фотографии и объясняет, что его задача — выяснить историю этой скрипки по заказу одной американской страховой компании, Иноземцев долго смотрит сперва на фото, потом на Ивана и наконец тихо произносит:

— Это скрипка Боба, точно. А он-то думал, что она пропала…

— Пропала?

Похоже, расследование можно считать законченным, думает Иван. Теперь ему есть что сообщить Молинари, а «Мидвестерн мьючуал» благодаря ему сэкономит сколько-то там миллионов.

— Да, а теперь он и сам пропал, — продолжает Иноземцев. — Вот уже два месяца никто его не может найти.

Джордж Харт

Лондон, 1868

В свои 29 Джордж отлично чувствовал себя в тени отца. Потому что Джон Томас Харт (Принсез-стрит, 14) был не человек, а институция. Если и можно было поставить кому-то одному в заслугу то, что столица скрипичного искусства в последнее десятилетие переместилась из Парижа в Лондон, то именно мистеру Харту-старшему.

Конечно, славу кремонских скрипок давно донесли до Англии джентльмены-любители, слышавшие эти инструменты на континенте. Но наладить их продажу здесь первой смогла фирма Харта. Именно к ее основателю обращались аристократы, когда в них просыпалась страсть к коллекционированию. И именно к Джону Томасу Харту приехал в гости сам Луиджи Таризио, когда впервые пересек Ла-Манш, — услышал о лондонских ценах, иногда и в несколько раз превышавших парижские.

Джорджу было тогда всего двенадцать, но отец взял его с собой показать итальянцу коллекцию мистера Годинга, собранную фирмой Харта. Таризио поразил мальчика — да и всех присутствующих — тем, что, едва завидев каждый из экспонатов самой богатой тогда в Англии коллекции, безошибочно называл имя мастера, создавшего скрипку или виолончель. «Он даже не смотрит на них — нюх у него, что ли?» — изумленно шепнул кто-то из приглашенных. Нюх оказался ни при чем: просто Таризио знал каждый из инструментов в коллекции Годинга, а большинство из них прошли через его руки. Ведь англичане покупали лучшие скрипки в Париже, а как раз туда итальянец привозил все, что удалось ему правдами и неправдами раздобыть в городках, деревушках и монастырях своей родной страны.

Джон Харт тогда сказал сыну: «Мы для Англии — то же самое, что этот мистер Таризио — для континента. Мы должны знать все о самых лучших инструментах — и местных, и итальянских, и французских, и тирольских. А все самые дорогие скрипки мы должны стремиться купить, а потом продать». Это не было пустой амбицией: Джон Харт знал свое дело, возможно, не хуже Таризио. Как-то он увидал на Оксфорд-стрит уличное трио: виолончель, скрипка, рожок. Инструмент в руках бродячего виолончелиста был грязен донельзя, но Харт разглядел в нем творение Форстера и тут же, на месте, отсчитал музыканту достаточно денег, чтобы купить другую виолончель и еще месяц сытно есть и вдоволь пить. В тот же день великий Роберт Линдли — солист Королевской оперы, в которого, говорили, вселялся дьявол, когда он касался струн, заглянул запросто в мастерскую к Джону — так к нему заходили все лучшие музыканты Лондона.