Последние же годы Холмс был буквально завален предложениями, которые он считал недостойными своего внимания. Он всегда с пренебрежением относился к моим попыткам познакомить широкую публику с его работой, и время показало, что у него были на то причины. Практика Холмса стала настолько известна, что требующие немедленного вмешательства дела просто стопорились из-за объёма получаемой почты. В большинстве писем не было и намёка на какое-то дело. Их содержание варьировалось от жёстких просьб принять на работу (их присылали биографы в отставке, уверенные, что справятся с этой задачей лучше меня) до пламенных признаний в любви.
Признания приходили особенно часто и никогда не переставали меня удивлять. Я уже говорил о том, что Холмс, хоть и ценил привлекательные качества женщин, никогда не жаждал общения с ними. Злые языки пытались представить это так, будто его предпочтения лежат в другой области, но на самом деле его просто-напросто не интересовал этот вопрос. Холмс не был человеком плоти, о чём свидетельствовало его индифферентное отношение к потребностям собственного тела, — он был человеком разума, и количество надушённых страниц в конвертах никак не могло на это повлиять.
Каждое утро Холмс усаживался по-турецки у камина и просеивал корреспонденцию в поисках писем хоть с каким-то представляющим профессиональный интерес содержанием, и к дыму от сжигаемых любовных посланий и прочего вздора примешивался дым от его трубки. Потом наступал черёд писем о пропавших без вести и посланий от ревнивых супругов. Холмс давно отказался от попыток удовлетворить бесчисленные просьбы всех тех, кто внезапно обнаруживал, что количество членов его семьи уменьшилось. Люди исчезают каждый день, и большинство из них не хотят, чтобы их кто-то нашёл.
Меня несколько удивил тот факт, что письмо Джона Сайленса преодолело оба этапа отсева и достигло священной вершины — доктору была назначена встреча. Правда, к тому времени, когда он явился, настроение Холмса оставляло желать лучшего. Проведя несколько часов за неудачными химическими опытами, мой друг обречённо улёгся на кушетку. Его руки, в пятнах от кислоты, безвольно свисали по бокам. Холмс курил сигарету за сигаретой и напоминал опрокинутый и накрытый старым халатом паровой двигатель.
— К вам гость, сэр, — доложил в назначенный час Билли, мальчик-слуга Холмса. — Доктор Сайленс. Утверждает, что приглашён на встречу.
Холмс только зарычал в ответ и бросил то, что осталось от очередной сигареты, в сторону камина. Окурок не долетел до цели и прожёг ещё одну чёрную метку на ковре прежде, чем я успел его подхватить.
— Пригласи его наверх, Билли, — сказал я, твёрдо решив для себя, что хотя бы один из нас проявит уважение к гостю.
Доктор Сайленс оказался совсем не таким, каким я его себе представлял: ничего показного или мистического. Мужчина лет сорока, с безукоризненно подстриженной бородкой, худощавый. Одет соответственно случаю — официально, но без излишнего шика. Костюм сшит скорее для комфортного существования в своей среде обитания, чем для того, чтобы произвести впечатление на окружающих. Одним словом, мне доктор Сайленс показался человеком благородным и элегантным.
Будучи хорошо знаком с дедуктивным методом Холмса, я невольно взглянул на его брюки ниже колен и обратил внимание на пару коротких светлых волосков. Шерсть животного, слишком толстая для кошачьей: скорее всего, Сайленс держит дома собаку. А ещё на нём были новые кожаные туфли, и отсутствие грязи на них я бы не поставил ему в заслугу.
Я заметил, что Холмс, прежде чем вернуться к своему трагически опустевшему портсигару, бросил взгляд на гостя. Несомненно, он увидел всё, что увидел я, и более того.
— Доброе утро, — буркнул Холмс и махнул в сторону пустого кресла, даже не потрудившись пожать руку.
Вместо этого он переместился к книжным полкам и продолжил поиски сигарет. |