Златоревская подняла на него глаза, испытывающее разглядывая майора.

— Да, — ответила она. — Слава был одним из лучших моих студентов… и даже моим другом.

Владимирова вдруг осенило. Это же чувства! В ее словах ощущается чувство любви к погибшему. Да, но разница в социальном статусе, в возрасте наконец. Хотя… Разве Владимирову не знать, сколько всего в жизни людей вериться вокруг внезапно нахлынувших чувств! Как эти переживания меняют само содержание жизни!

— Вы были с ним близки? — неожиданно для себя задал он прямой вопрос.

— Да нет, что вы, — спокойно ответила Златоревская. — Нам это было не к чему. Я уже не девочка. А у него вся жизнь впереди. Эти прелести он должен был вкусить с другой. Или, наверное, уже вкусил. Мы не переходили черту. Это могло все разрушить. Понимаете, между нами была духовная связь. Глубокая и прочная. Я всегда чувствовала, что он делает, хотя мы могли не общаться неделями. Мне кажется, и он многое понимал. Слава был… нет. Так не могу, — с болью вздохнула она. — Казалось, все бы отдала, чтобы он вернулся. Чтобы просто жил. И все. Подождите минутку.

Она вздохнула. Смогла продолжить более сдержанно

— Мы общались. Переписывались. Перезванивались. Иногда общались за обедом или ужином. Он помогал мне, когда я готовила открытие нашего университетского музея. И еще во многом помогал. Но я поставила общение так, что он сам в основном звонил мне и писал. То есть тогда, когда сам того хотел. Мне нужно было просто наблюдать за его жизнью. Быть недалеко. И все. Понимаете, он развит был чрезвычайно. Внутренне развит. Мать любил и тяжело переживал эту раннюю потерю. А я… Я одна. Без мужа, без детей. Классическая «старая дева» с учеными степенями и званиями. Вот мы и встретились. Поздно, конечно, для меня. Но так уже дано… И даже этому я была рада.

Она еще раз вздохнула.

— Я и не рассказывала об этом никому. О своих чувствах, о Славе. Боялась осуждения или даже зависти со стороны людей, друзей, моих коллег. Но теперь Славы нет. И перед лицом его ухода все теряет свое былое значение, все меркнет, гаснет. И теперь мне совершенно все равно, что обо мне скажут или что подумают. Не могу понять, кто его убил. Он сам не мог. Никогда не смог бы. Это сделал кто-то. Но не чужой. Кто-то близкий. Но я совсем не знаю, кто это, не вижу и не понимаю.

Владимиров молчал, немного потрясенной глубиной ее признания.

— Анастасия Александровна, — обратился он к своей собеседнице, — я в последние два дня слышал много определений личности Вячеслава Коромыслова, и это были разные определения, а каким его видели вы?

Златоревская грустно улыбнулась.

— О, это был романтик. Но романтик, рожденный в наш век, хорошо научившейся скрывать свою душу от людей, укрывшейся под маской карьериста и расчетливого дельца. Из него бы мог получиться великий человек. И как больно, что все это оборвали….

Несмотря на то, что Златоревская знала о погибшем практически все, гораздо больше, чем его друзья, родственники и однокурсники вместе взятые, Владимиров счел нужным их диалог временно прекратить. Он оставил свой номер телефона, взял ее контакты для связи и вежливо попрощавшись, вышел из кабинета декана.

Глава 5. Мелочные люди

С Левиным он встретился уже во дворе около машины, возле которой чуть не упал, поскользнувшись на заскорузлом мартовском льду.