— Но ведь жена у тебя тишайшая!

Васина шея изобразила вопросительный знак.

— Или это тот самый тихий омут, в котором, как известно…

Взгляд Юлии Александровны пресек очередной всплеск малининской откровенности.

Вася же, загадочно разведя руками, дал понять, что официально согласиться с Александром Степановичем он не может, но и возразить ему нечего.

Укладывая Катю в постель, Юлия Александровна не преминула прокомментировать этот диалог.

— Сладкозвучный тенор! — сказала она. — Слова-то какие: «Не буду обременять…», «Не предполагают возможности…»

Она не знала, что Вася недавно, всего часа два назад, спас дедушку. А Катя не могла рассказать. И от этого долго и нервно переворачивалась с боку на спину и на другой бок.

Катя вспомнила тот день и тот вечер во всех их разнообразных подробностях, когда увидела дедушкин портрет над столом у Васи.

Вторжение ее было неожиданным… И Вася мог бы вести себя, как женщина, которую в утренний час застали врасплох — неприбранной и не в том наряде, в каком ей бы хотелось предстать. Но Вася уверенно регулировал движение событий и никаких метаний не допускал. Все шло по порядку. Пока на кухне готовился ужин, Соня сыграла «Вечернюю серенаду» Шуберта и еще что-то классическое, но незнакомое Кате.

Затем Анастасия Петровна пригласила к столу. Катя не без радости сосредоточилась на том, что жена у Васи была покорной, но блеклой женщиной. И на том, что Соня играла по-ученически жестко: пальцы ее сгибались под прямым углом, а не эластично плыли по клавишам.

Соня была похожа на Васю. Кате тоже достались мужские черты: она, минуя маму, с годами все больше походила на дедушку. Правда, говорили, что она унаследовала и дедушкино обаяние, которое было не мужским и не женским, а, по словам Васи, всепокоряющим. Катя, наверно, и в самом деле переняла это дедушкино достоинство, ибо своих одноклассников она покорила. В напряженных ситуациях учителя даже обращались к ней за помощью — и она расслабляла напряжение, за что ей пытались присваивать звание то «вожака», то «предводительницы».

— Она будущий педагог! — безапелляционно определил Александр Степанович, ибо предпочитал это звание всем остальным.

Васин отец Григорий Кузьмич, заметив, что Катя то и дело поглядывает на фотографию дедушки, нашел нужным все-таки достать молоток и укрепить гвоздь, на котором держалась рама. Заодно он все же попытался подлечить и ножку стола. Ужин от этого на время прервался.

— Вася Григорьевич рассказывал мне, что вы почти что Кулибин, — сфантазировала Катя во имя покоя и мира.

Кульков согласно кивнул.

Отметив про себя, что Григорий Кузьмич был единственным нарушителем безупречно соблюдавшихся правил домашнего движения, Катя оценила и то, что Вася нарушителя штрафу не подвергал. Эту терпимость к действиям Григория Кузьмича, в которых участвовал и молоток, Катя сочла результатом Васиной тактичности, его преклонения перед старостью со всеми ее безобидными чудачествами.

Произведя глубокую разведку, выяснив обстановку в Васином доме, Катя стала прощаться.

— А Сонина статья? — неуверенно напомнил Вася уже в прихожей.

— Ах, да!

Катя совсем забыла… Ссылаться на склероз было преждевременно, и она сослалась на «Вечернюю серенаду» Шуберта: фортепианное творчество Сони отвлекло-де от творчества литературного. Ее фантазия мгновенно подсовывала нужные аргументы.

Соня залилась клюквенным морсом той же кондиции, каким заливался Вася. И сомневающейся походкой отправилась за статьей. Пока она отсутствовала, Анастасия Петровна, взглядом испросив Васиного разрешения, пригласила Катю «как-нибудь заходить».