Не выпрыгивал с шумом, как «чертик из табакерки»: у Джека не было пружинки в каблуке. Нет, он уверенно, решительно поднимался из шкатулки и манил ребенка наклониться поближе, еще ближе, а потом улыбался.
И там, в лунном свете, он каждому говорил то, чего они никак не могли вспомнить, то, чего они не могли до конца забыть.
Старший мальчик не вернулся с Первой мировой. Младший после смерти родителей унаследовал поместье, хотя его у него отобрали, застав однажды ночью в подвале с тряпками, парафином и спичками, когда он пытался сжечь большой дом дотла. Его увезли в закрытый санаторий, и, быть может, он там и по сей день. Остальные, некогда девочки, а теперь взрослые женщины, все как одна отказались вернуться в дом своего детства.
И окна дома забрали ставнями, двери заперли огромными чугунными ключами, и сестры навещали его так же часто, как могилу старшего брата или несчастное существо, которое когда-то было их младшим братом, иными словами никогда.
Шли годы, девочки состарились, в детской под крышей поселились совы и летучие мыши, среди забытых игрушек свили себе гнезда крысы. Звери без любопытства смотрят на поблекшие гравюры на стене и пачкают своим пометом остатки ковра.
Глубоко на дне пиратского сундука Джек улыбается и ждет, храня свои секреты. Он ждет детей. Он может ждать вечно.
Пруд с декоративными рыбками и другие истории
Меня завораживает механизм создания текста, процесс письма. Эта история была начата в 1991-м. Были написаны три страницы, а потом, почувствовав, что слишком близко подошел к материалу, я ее бросил. Наконец, в 1994-м я решил ее завершить для антологии, составляемой Дженет Бер-линер и Дэвидом Копперфилдом. Я писал ее сумбурно на видавшем виды палм-топе «Атари Портфолио» в самолетах, машинах, гостиничных номерах, не заботясь о последовательности, набрасывая разговоры и воображаемые встречи, пока у меня не появилось достаточно уверенности, что все закончено. Тогда я упорядочил заметки: получившееся меня поразило и обрадовало.
Кое-что в этом рассказе — правда.
Когда я прилетел в Лос-Анджелес, лил дождь, и я поймал себя на ощущении, что повсюду меня окружают сотни старых фильмов.
В аэропорту меня ждал водитель лимузина в черной униформе, державший лист белого картона, на котором аккуратно и с ошибкой была выведена моя фамилия.
— Я повезу вас прямо в отель, сэр, — сказал водитель. Он, казалось, был несколько разочарован, что у меня нет при себе огромного багажа, который он мог бы поднести, одна только видавшая виды дорожная сумка с футболками, бельем и носками.
— Это далеко?
Он покачал головой.
— Минут двадцать пять — тридцать. Вы бывали раньше в Лос-Анджелесе?
— Нет.
— Что ж, я всегда говорю, Лос-Анджелес — город на тридцать минут. Куда бы вы ни поехали, вам всего тридцать минут пути, не больше. Вы откуда? — спросил он, когда мы выехали с территории аэропорта на скользкие, мокрые, забрызганные неоном улицы.
— Из Англии.
— Из Англии, да?
— Да. Вы там бывали?
— Никак нет, сэр. В кино видел. Вы актер?
— Я писатель.
Он потерял ко мне интерес.
По дороге он изредка ругался вполголоса на других водителей. Потом вдруг резко свернул в соседний ряд. Мы обогнали пробку из четырех машин в том ряду, по которому только что ехали.
— Один лишь дождичек, и все в этом городе вдруг забывают, как водить, — сказал он мне. Я поглубже вдавился в подушки на заднем сиденье. — Я слышал, у вас в Англии вечно идет дождь. — Это было утверждение, а не вопрос.
— Немного.
— Совсем не немного. |