Из-за бетонных стен в клубе всегда была приятная прохладна, старый паркет поскрипывал, а из дырки в крыше в левом дальнем углу капала вода. Над сценой висел огромный старый портрет Есенина в позолоченной рамке, а на самой сцене восседали пятеро мужчин: двое с балалайками, трое с гармонями. Все музыканты, как один, даже самый толстый и красноносый, были похожи на поэта Есенина. У всех были пергидролевые кудри, кумачовые рубахи навыпуск, и только один, самый главный — Сергун, был в угольно-черном блестящем на свету цилиндре.

Мужички уныло пялились в старенький телевизор, в котором по главному каналу страны шла прямая трансляция джазового концерта Пастуха и его банды. На сцене прыгала почти не накрашенная Люба, не попадая в ноты и нисколько не стесняясь этого. Ее русые волосы растрепались и теперь смешно торчали петухами на макушке. Оркестранты, все как один, сверкали белозубыми яркими улыбками, а Пастух просто светился от счастья и сбывшейся мечты. Неожиданно из-за кулис, пошатываясь, вышла еще одна барышня, куда элегантней и глаже, чем простушка Люба. Все трое принялись обниматься и петь свой хит, намозоливший уши всей стране за последние дни.

Главный балалаечник хотел было что-то сказать, указывая своим полным пальцем на телевизионный мигающий экран, но не смог ничего вымолвить, а лишь что есть сил ударил своим инструментом об пол от полноты чувств. Балалайка разлетелась на множество кусков, издав прежде прощальный звон, а Сергун тяжелыми шагами подошел к точильному станку, который располагался за самодельной ширмочкой, и методично принялся точить ножи и топоры.

— Хватит! — взревел бравый молодец Сергун, перекрикивая точило и попутно становясь пунцовым. — Натерпелись! Доколе на земле русской всякие Дулины-Шмулины, всякие джазы-шмазы, мерикански заразы будут тень на плетень наводить? Где тальянка, где песни русские — лихие, задорные да грустные? Пора нам, братия, в Москву, пусть гармошки с балалайками за Расею запоют, воздух русский мехами да струнами разгоним — плесень всю эту заезжую попсовую смоем, или мы не банда? А? Любо, братцы?

— Ой, любо, — ответил ему товарищ по балалайке, откладывая свой инструмент аккуратно на стол. — Сергун, пора нам в Москву ехать. Наводить русские порядки.

— Ну, значит, завтра, рать святая, выступаем засветло, — гораздо тише проговорил Сергун и продолжил свое монотонное занятие.

А его кудрявые товарищи продолжили наблюдать за торжествующими Пастухом и его бригадой, счастливыми и довольными, втайне представляя себя на их месте. А что поделать — мы все живем своими мечтами.