|
«Старые песенки грех забывать, двое малюток пошли погулять, долго по лесу крошки гуляли, к дому дорогу они потеряли, тихо вздохнули, легли под кустом, и непробудным забылися сном, зяблик им тихую песню пропел, ягодку бросил и прочь улетел». Ах. Прошло еще время, и Вайолет стала ее причесывать. Как сейчас носят девочки? Короткая стрижка с жиденькой челочкой до бровей? Локоны у висков? Или косой пробор прямо над ухом? Или все-таки гладкие волны? Вайолет тонула с головой в своих мечтах. А когда груди ее совсем высохли и перестали нуждаться в лифчиках, какие носят молодые женщины для раззадоривания мягкотелых парнишек, когда соски ее ввалились, жажда материнства ударила ее как обухом. Просто сразила наповал. Когда же она очнулась, оказалось, что ее муж застрелил девушку, по возрасту годившуюся ей в те самые дочери, которым она придумывала прически. Кто же лежал в том гробу? Кто в бессонные ночи глядел на нее с фотографии на камине? Хитрая сука, ни на секунду не задумавшаяся о том, что будет с Вайолет, вломившаяся в ее жизнь, взявшая, что ей захотелось и чтоб вам всем провалиться? Или мамина любимая дочурка? Женщина, забравшая у нее мужа, или дитя, сбежавшее раньше срока из ее утробы? Унесенное волной касторового масла с мылом и солью? Испугавшееся своего неспокойного жилища? Не знала детка, что если бы не спасовала перед мамочкиными ядовитыми снадобьями и выдержала бы ее крепкую руку, у нее бы сейчас были самые лучшие прически во всем Городе. А теперь дух ее витал над пухлыми, в ямочках, ручками и ножками младенцев, оставленных на минуту без присмотра. И невдомек ему было, что они могли бы гулять сейчас по Бродвею, заходили бы в каждую симпатичную лавочку в поисках одежды, или сидели бы уютненько на кухне, и Вайолет придумывала бы своей детке новые прически.
– В другое бы время я бы тоже ее любила, – сказала она Алисе Манфред. – Как вы. Или как Джо. – Она не сняла пальто и сидела, запахнув обе полы, не давая хозяйке повесить его, в ужасе, что та увидит подкладку. – Может быть, – сказала Алиса. – Может быть. Теперь этого никогда уже не узнать. – Я думала, она красивая. А вовсе нет. – Вполне. – Вы имеете в виду волосы. И цвет кожи. – Не надо мне говорить, что я имею в виду. – Что он в ней нашел? – Позор. Взрослая женщина, и еще спрашивает. – Мне надо знать. – Тогда спросите того, кто знает наверняка. Вы его каждый день видите. – Не злитесь. – Захочу и буду. – Ну ладно. Но понимаете, я не желаю его спрашивать. Не хочу слышать то, что он мне скажет. Вы же знаете, чего я хочу. – Вы хотите прощения, но я не могу вам его дать. Это не в моей власти. – Нет, нет, не то. Прощение это не то. – Тогда что? И перестаньте быть жалкой. Я не выношу, когда вы начинаете быть жалкой. – Послушайте, вот мы с вами почти одного возраста, – сказала Вайолет. – Мы обе женщины. Скажите мне честно. Не говорите, что я взрослая и сама должна все знать. Ничего я не знаю. Мне пятьдесят, и я ничегошеньки не знаю. Мне что, остаться с ним? Я, наверное, хочу быть с ним. Да, наверное… раньше нет… А сейчас… да, хочу. Хочу в жизни хоть какой-то полноты. – Очнитесь наконец. С полнотой или нет, у вас одна жизнь. Вот она, перед вами. – Вы тоже не знаете? – Во всяком случае знаю достаточно, чтобы понимать, как себя вести. – Но разве больше ничего нет? – Чего ничего нет? – Тьфу ты, пропасть! Ну и где ваши взрослые люди? Мы, что ли? – Ох, мамочка, – вырвалось у Алисы Манфред, и она тут же прикрыла рот рукой. |
