|
Самоуверенные молодые петушки. Уж им-то из кожи вон лезть не надо – цыпочки их сами найдут. Ишь ты, куртки на ремне и платки под цвет галстуков. Стала бы перед ними Мальвона прикрывать рот рукой? Или брать с петушков деньги вперед за комнату раз в неделю? Да никогда, на кой им сдалась эта Мальвона. Цыпочки сами находят петушков и находят место, а если кто кого и выслеживает, так, скорее, они. Это им, молоденьким курочкам, приходится смотреть и прикидывать. А петушки ждут себе и не беспокоятся. И на черта им за кем-то бегать, рыскать по городу, изображать из себя невинность в парикмахерской, спрашивая про девчонку на глазах у теток, которым не терпится меня спровадить и дальше слушать свою развязную музычку да обсуждать, какого рожна ему понадобилась девица, еще и школу-то толком не закончившая, и что это за мужик, уж не муж ли спятившей с ума Вайолет. Это только старому хрену вроде меня надо, не дослушав Мальвоны, вдруг срываться с крыльца и нестись в Инвуд, где мы в первый раз сидели на скамейке, и ты еще закинула ногу на ногу, хвастаясь передо мной своими зелеными туфельками, которые ты вынесла из дому в бумажном пакете, чтобы тетка не заругалась, и переобула, только свернув с Ленокс на Восьмую, а полуботинки на шнурках засунула в пакет. Ты вертела ногой, чтобы полюбоваться каблучком, а я смотрел на твои коленки, просто смотрел. И опять сказал, что ради тебя Адам съел яблоко. А когда его выставили из райского сада, он ушел оттуда богатым человеком. Он был с Евой, и на всю жизнь с ним остался вкус самого первого яблока на свете. Ему выпало это: узнать, каково оно на вкус, кусать его, впиваться зубами, слушать сочный хруст, хотя бы красная кожура разбила ему сердце.
Ты взглянула, как будто знаешь про меня все, и я подумал, вот он, рай, но не смотрел тебе в глаза, а любовался маленькими копытцами на твоих щеках. Я пришел туда, прямо на это место. Таяло, от старого снега небо сделалось мягким, и кора на деревьях почернела. Кругом собачьи следы и кроличьи тоже, аккуратные как рисунок на выходном галстуке. Одна собака была, наверное, фунтов под восемьдесят. Остальные поменьше, а одна хромая. Впрочем, из-за моих следов все перепуталось. Когда я посмотрел назад, на дорожку, по которой шел сюда, потом на себя, без калош, промокшего чуть не по колено, я уже знал. Холодно мне не было, я словно вернулся в тот день. На редкость был теплый октябрь, помнишь? Еще розы не отцвели. Тюльпанное дерево, под которым собирались индейцы, высилось словно какой-то король. Сирень росла, сосны. Я пришел раньше тебя. Рядом на камне сидели двое белых. Я уселся на траву под самым их боком, и они в негодовании удалились. Без дела в этих местах появляться не стоило, поэтому я прихватил с собой чемоданчик. Будто несу кому-нибудь важный заказ. Все равно запрещено, хотя в тот раз на нас никто не заорал. Но это обостряло ощущение, опасность что ли, не только оттого, что мы вместе. Я выцарапал наши буквы на камне, с которого ушли те двое. Потом, когда уже появилась комнатка и мы стали встречаться постоянно, я стал приносить подарки и каждый раз беспокоился, что выбрать, чтобы тебе понравилось и ты пришла в следующий раз. Конечно, пластинки и шелковые чулки. Маленький наборчик, поднимать стрелки на чулках, помнишь? Коробка шоколадных конфет от Шрафта, лиловая, с букетом на крышке. Духи в синей бутылке с развратным запахом. Цветы, но ты была недовольна, и я дал тебе доллар, чтобы ты сама выбрала, что тебе хочется. Дневной заработок в дни моей молодости. Все для тебя. Все ради того, чтобы впиваться в яблочную мякоть, прокусить до сердцевины и запомнить вкус красной кожуры на всю жизнь. Там, в комнате Мальвониного племянника с наклейкой от мороженого на окне. Твой первый раз, да и мой в некотором смысле. Ради этого я бы плюнул на этот рай, ушел бы оттуда с гордым видом, лишь бы ты, девочка, держала меня за руку. Доркас, девочка, твой первый раз и мой. Я сам выбрал тебя. Никто не советовал мне, не говорил, вот пара тебе. Я сам сделал выбор. Ну да, время мое не то, и по отношению к жене нехорошо. |
