— Надо же! — воскликнул он. — Чуть не забыл.

Подойдя к стене напротив койки, майор наклонился и принялся шарить по ней.

— Что вы делаете, сэр?

Теперь, в преддверии близкого конца, Джек хотел лишь одного — побыть в одиночестве.

— Когда-то, — сказал Андре, — один малый провел некоторое время в этой камере и коротал его в мыслях о побеге... Ага!

Он прекратил ощупывать кладку, запустил ногти в щель между кирпичами, расшатал один из них и, к удивлению Джека, вынул.

— А вот и подарок, который я обещал, Джек. Прощайте.

Положив кирпич на пол, Андре покинул камеру. Джек выждал, пока опустятся все три засова, после чего встал, подошел к отверстию, заглянул в него... И ничего не увидел. Отверстие оказалось не сквозным. Просто выемка в стене глубиной в толщину кирпича. Но в это мгновение кирпич с противоположной стороны тоже зашевелился и был вынут. Теперь отверстие открывалось в соседнее, слабо освещенное помещение. Потом донесся голос:

— Спасибо, Джон.

Голос Луизы Риардон.

Дверь второй камеры захлопнулась, клацнули засовы.

— Луиза? — тихонько позвал Джек, всматриваясь в сумрак.

Он плохо видел ее лицо, но разглядел лоб, окаймленный золотисто-рыжими волосами. И глаза. Этого было достаточно.

— Джек, ты?

— Да.

Он уставился на нее, почти не веря тому, что видит. Шум снаружи, возгласы старающихся перекричать друг друга разносчиков, скрипка и дудка уличных музыкантов, нетерпеливый гомон зевак, собравшихся поглазеть на казнь, — все эти сливающиеся воедино звуки унеслись куда-то вдаль, в другой мир. Любовники остались наедине.

— У тебя там есть табурет, Луиза?

— Да. Я сейчас его переставлю.

Джек последовал ее примеру. Они сели напротив друг друга, и тут выяснилось, что придвигаться к отверстию слишком близко нельзя: свет заслоняется и они не могут друг друга видеть. А видеть ее, пока она жива, ему требовалось сейчас больше всего на свете.

Некоторое время они сидели в молчании, просто глядя друг на друга. А потом заговорили одновременно:

— Ты...

— Я...

Остановившись, они начали снова:

— Я...

— Ты...

Они рассмеялись. Когда он смеялся в последний раз? Лежа рядом с ней в ногах ее постели, завернувшись в одеяло и вдыхая аромат ее истомленного любовью тела? Как же давно это было!

— Джек, я хотела... осталось так мало времени...

— Что?

— Я хотела попросить прощения.

— За что?

— За что? Да ведь ты скоро умрешь, и все из-за меня! Из-за того, что сделала я!

— И из-за того, что сделал я сам. Или чего не сделал.

Она помедлила, ища глазами его взгляд.

— Джон Андре сказал мне, что на суде ты хранил молчание. Не пытался защитить себя. Почему?

Джек вздохнул.

— Любая попытка оправдания с моей стороны лишь отяготила бы твою вину, а на это я пойти не мог. Да и смысла все равно не было: то, что они нашли у меня трафарет, обличало меня в их глазах окончательно и бесповоротно. Как бы я ни пытался объяснить случившееся, это звучало бы всего лишь как неуклюжая попытка уйти от ответственности.

Луиза покачала головой.

— О, Джек. Это ведь я сказала фон Шлабену, что ты взял трафарет. А он мог передать Андре.

— Я так и подумал, — промолвил Джек и, поскольку этот вопрос не давал ему покоя даже здесь, в камере, спросил: — Он ведь руководил твоими действиями с самого начала, да? Еще до Квебека?

— Нет. Он открыл мне, что является «Катоном», в последний вечер на «Ариадне».