— Во всяком случае, — сказала она, — я так жила. — Тридцать три года, замужем уже шесть лет, сидела на ранчо, пока мой драгоценный муж мчался в Денвер, или Таллахасси, или Бог знает куда еще поговорить о коровах. Я ненавидела коров и по сей день ненавижу. Кстати. Не думаю, чтобы я когда-нибудь видела корову до встречи с Дрю. Я, конечно, преувеличиваю, но это был чуждый для меня мир. Мой отец, будучи банкиром в Дейтоне, приехал сюда, чтобы открыть собственный банк. Тогда Калуза была еще рыбацкой деревушкой, вы не представляете, как она была прекрасна, Мэтью. Дрю занял у моего отца значительную сумму, так мы познакомились. Я была цветущей двадцатисемилетней девушкой, когда выходила замуж, у нас не было детей, пока мне не исполнилось тридцать четыре. Будь я телкой, меня продали бы не раздумывая. Вот так я и жила, одна на «М. К.», пока в моей жизни не появился Хэм. Он пришел, чтобы вылечить больного теленка, а вылечил и меня тоже. Я шокировала вас, Мэтью?

— Нет.

— Итак, он вылечил меня. Он подарил мне счастье, о котором я даже не мечтала. — Она глубоко вздохнула. — Но это было в другом мире. «К тому ж девчонка умерла». — Она сделала паузу. — Марло, «Мальтийский еврей», примерно 1587 год. Я много читала, пока Дрю занимался скотоводством.

— Как долго это продолжалось? Эти… дела с Хэмом?

— Вы тоже проверяете мое алиби? Или я заинтересовала вас?

— Да, вы мне интересны.

— Я так и думала, — улыбнулась она поверх стакана и выпрямила ноги, при этом опять мелькнула ляжка. Она села, слегка расставив ноги. Она полностью отдавала себе отчет в том, что мы оба знали: на ней не было ничего под этим чистым белым платьем.

— Не очень долго, к сожалению. Мы влюбились в сентябре, а к февралю все закончилось. Короткая пора. Легко приходит, легко уходит. Я обрела равновесие — так можно сказать — и стала примерной женой и любящей матерью, неважно, в какой последовательности. Санни была ребенком дождливого августа, она плакала день и ночь, я иногда готова была задушить ее, иногда себя. Трудный ребенок — эта девочка. Джек появился через три года, истинный сын Дрю, такие же темные волосы, такие же темные глаза, вылитый портрет, кроме храбрости и развязности, которых, к сожалению, ему недоставало. Может быть, поэтому он избавился от пистолета, который у него был, — и из-за этого кончил смертью, пока я смотрела телевизор с бывшим любовником. — Она с трудом улыбнулась. — Какие разные слова «смотреть» и «видеть», можно смотреть на что-то и ничего не видеть, так люди иногда смотрят телевизор и не видят ничего из того, что там показывают. Что это — своеобразный путь развития языка? Или выбор слов зависит от качественного изменения понятия?

Она посмотрела в стакан.

У меня было чувство, что последнее небольшое лингвистическое исследование послужило мостиком, чтобы легко и благополучно уйти от воспоминаний о Хэмильтоне Джефри и теперешних тревог о пистолете, который должен был быть в квартире ее сына в ночь убийства. Она продолжала смотреть в стакан.

— Что заставляет вас думать, что он выбросил пистолет? — спросил я.

— Но ведь его там не было?

— Почему он хотел избавиться от него?

— Кто знает? Может, он ограбил банк, чтобы достать эти сорок тысяч долларов. Может, он чувствовал, что пистолет изобличит его. Мой сын был вор-карманник, Мэтью, так его называла Санни. Кстати, Блум звонил мне сегодня и хотел знать, было ли у нас заведено, чтобы Джек шлепал Санни. Я не поверила своим ушам. Шлепал? Он всегда что-нибудь придумает, ваш Блум.

Я не стал говорить, что придумала это Санни.