Он открыл пузырек с чернилами, поставив его в специальное углубление, сделанное для этой цели, и прямо на Оксфорд-стрит, которую английский классик Де Куинси назвал «великим Средиземным морем», начал писать первую главу своего романа «Джек Мэггс». Он писал цветистым, но изящным почерком, ни единая его строка не свидетельствовала о том, что она написана в мчащемся дилижансе, и ни единое пятно или клякса не говорили о том, что пишущий эти строки молодой человек ввергнут в полное отчаяние, и мчится он впереди собственного неизбежного позора.

Он даже не сознавал, что предмет его повествования находится рядом и смотрит на него. Джек Мэггс сидел в дальнем правом углу дилижанса, спиной к упряжке, как можно дальше от всех, насколько это было возможно в «Истом Британце», как был назван этот почтовый дилижанс такой же вместимости, как и все английские почтовые дилижансы. А это значит, что он был сделан точно так, как посчитало нужным почтовое ведомство, — те же проклятые три фута и четыре дюйма от пола до потолка и шесть футов и шесть дюймов по диагонали.

Тобиас написал: «Глава первая» и дважды подчеркнул. А затем принялся писать текст:

«Был гнетуще мрачный январский день 1818 года и желтый туман, низко лежавший утром на земле, к полудню на короткое мгновение поднялся и, открыв печальную картину нагромождения камней и булыжника, снова опустился саваном на стены Ньюгейтской тюрьмы».

— Как это у вас получается, сэр, — внезапно последовал вопрос от сидевшего справа священника. Тобиас улыбнулся и снова обманул перо в чернила.

— При таком движении я не способен даже читать, — продолжал священник. — Но чтобы писать, сэр, это поистине достижение.

«Эти стены из голубого уэльского камня, нелегко добываемого в каменоломнях…»

— Однажды на ярмарке в Америке я видел девчонку, как ни в чем не бывало вязавшую шарф, сидя на пони, который легкой рысью скакал по полю.

Это уже было замечание фермера, втиснувшегося на место напротив Тобиаса; он был крупного телосложения с квадратной головой и, сев, никак не мог найти места своим коленям, чтобы они не касались чужих. До этой минуты он все время испытывал чертовское раздражение:

— А это кое-чего стоит, — продолжил он, обращаясь уже к Мэггсу. Но тот вместо ответа лишь сложил руки на своем красном жилете.

Тогда фермер повернулся к священнику:

— Эта девчушка многого стоит.

— Да, пожалуй, — согласился священник. — Но наш попутчик представляет куда более интересное развлечение, сэр.

— О, это было отличное зрелище, — настаивал фермер. — Девчонке было не более десяти лет.

«…Однако туман по причине своего постоянного присутствия медленно проникал в темное нечеловеческое сердце камня…»

— А я в этом не сомневаюсь, сэр, — согласился священник, — но подозреваю, что кто-то уже перещеголял это молодое дарование.

— Вам не так легко переубедить меня, преподобный отец… — не сдавался фермер.

У священника, казавшегося вначале человеком без особых эмоций, губы сжались в тонкую линию, а лицо залилось яркой краской гнева.

— Рассказать историю Капитана Крамли или миссис Морфеллен, что ж, это, должно быть, весьма нелегкая задача.

Между фермером и Джеком Мэггсом сидела пожилая леди в белой накидке и выцветшей красной шляпке, тихонько лакомившаяся пшеничными сухариками, вынимая их из кружки.