— Вот что, мой милый Дюфье, — сказал ректор, — погуляйте с ребенком… Покажите ему нашу церковь, наши теплицы… А то бедный мальчик заскучал…

Джек подумал, что прогулка — лишь предлог, чтобы разом покончить с тягостным прощанием перед разлукой, и в его глазах отразились такое отчаяние и страх, что добрый священник мягко успокоил его:

— Не бойся, голубчик… Твоя мама не уйдет… Ты найдешь ее здесь.

Мальчик все еще был в нерешительности.

— Ступайте, милый!.. — с царственным жестом произнесла г-жа де Баранси.

И он тотчас же вышел — без звука, без жалобы, как будто жизнь уже сломила его, подготовила к беспрекословному повиновению.

Когда за ребенком закрылась дверь, в кабинете ненадолго воцарилось молчание. Слышно было, как удаляются шаги Джека и его спутника, как под их ногами поскрипывает затвердевший на холоде песок, как потрескивает пламя в камельке, как чирикают воробьи на ветках. Откуда-то неслись звуки фортепьяно, голоса, шорохи наполненного людьми дома — словом, повседневный шум большого учебного заведения в часы занятий, приглушенный закрытыми на зиму окнами.

— Мальчик, видимо, очень вас любит, сударыня, — сказал ректор, растроганный грацией и покорностью Джека.

— Как же ему не любить меня! — воскликнула г-жа де Баранси, быть может, уж слишком мелодраматически. — Ведь у несчастного малютки нет никого на свете, кроме матери!

— Ах! Стало быть, вы вдова?

— Увы, ваше преподобие! Муж мой умер десять лет назад, в самый год нашей свадьбы, и при весьма печальных обстоятельствах… Ах, господин аббат! Сочинители, которые бог знает где ищут приключений для своих героинь, даже не подозревают, что самая заурядная жизнь стоит десяти романов… И лучшее тому доказательство — моя судьба… Итак, граф де Баранси принадлежал, как вы уже, верно, поняли по его имени, к одному ив самых старинных родов в Турени…

Она попала впросак. Отец О., как нарочно, родился в Амбуазе и отлично знал все дворянство своей провинции. В тот же миг граф де Баранси очутился в одной компании с начальником главного штаба Пимбоком и раджей из Сингапура, которые с самого начала были на подозрении у священника. Однако он и вида не показал и удовольствовался тем, что спокойно прервал мнимую графиню.

— Не кажется ли вам, как и мне, сударыня, — спросил он, — что, пожалуй, жестоко уже сейчас разлучать с вами ребенка, который, судя по всему, настолько к вам привязан? Он еще так мал! Достанет ли у него сил перенести столь горестную разлуку?..

— Вы ошибаетесь, сударь, — ответила она простодушно. — Мой Джек на редкость здоровый ребенок. Он в жизни не хворал. Может, он немного бледен, но это от парижского воздуха, мальчик к нему еще не привык.

Раздосадованный тем, что она не поняла его с полуслова, священник снова заговорил, уже с некоторым раздражением:

— Ко всему еще наши дортуары сейчас переполнены… Ведь занятия давно начались… Мы даже вынуждены были предложить некоторым уже зачисленным ученикам обождать до будущего года… Я буду вам весьма обязан, если и вы соблаговолите подождать. Пожалуй, тогда можно будет попытаться… Однако поручиться я не могу.

Она поняла.

— Значит, вы отказываетесь принять моего сына? — проговорила она, бледнея. — Но вы по крайней мере не откажетесь сказать мне, почему?

— Сударыня! — ответил священник. — Я бы многое отдал, чтобы это объяснение не понадобилось, но коль скоро вы меня к нему вынуждаете, я обязан довести до вашего сведения, что вверенное мне заведение требует от семейств, поручающих нам воспитание своих детей, безупречной нравственности… В Париже достаточно светских учебных заведений, где ваш маленький Джек обретет все то, в чем он нуждается, но у нас это невозможно.