Перекатов изобразил пальцами ножницы и сделал движение, будто собирался срезать лист. – Раз, и ты годишься только на компост… Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Вы мне угрожаете?

– Да, я тебе угрожаю… Ты нашел хорошую работу. Ничего не делаешь, но много зарабатываешь, плюс полный пансион. Но ты же не думаешь, что все так просто… Ты – мой двойник, ты знаешь мой стиль поведения. Ты же не думаешь, что я могу тебя так просто взять и уволить. Ты можешь воспользоваться своей внешностью и знаниями… Кто-то может этим воспользоваться… Я имею представление, к чему все это может привести. Потому ты должен понимать, что я не могу тебя отпустить. Я могу только опустить. Под землю. Метра на три-четыре, чтобы ни одна собака не докопалась. Ты меня понимаешь?

Одинцов насупленно молчал. Он понимал, что Перекатов угрожал ему смертью, но не знал, чем ответить на это. Смешно говорить, что это его не пугает. И еще глупей было бы принять вызов и заявить, что на один удар он способен ответить двумя. Может, и способен, но доказывать это нужно не словом, а делом. Но какое может быть дело, если Перекатов лишь стращает его? Рано становиться в позу, поэтому и смешно.

– Пойми, Аркадий, все очень серьезно, – возвращаясь на место, сказал Сергей Михайлович. – Мне угрожают, я угрожаю. Меня хотят убить, и я готов расправиться с каждым, кто против меня. Есть такой философский закон – бытие определяет сознание. Увы, но это так… Против меня задействованы большие силы, и я вынужден обороняться такими же большими силами. Я трачу на это большие деньги. И не только деньги. Приходится жертвовать и жизнями…

– Чужими жизнями, – насмешливо скривил губы Одинцов.

– Да, чужими… Знаешь, когда-то я совершенно не ценил свою жизнь. Я был отчаянным и смелым парнем, лез на рожон, добивался чего хотел… Я и сейчас добиваюсь всего, чего хочу. Но сейчас очень дорожу своей жизнью. А знаешь, почему я ею дорожу? Потому что она очень дорого стоит. И для меня дорого, и для общества. Если умрешь ты, общество ничего не потеряет. Если умру я, это будет большая утрата. Не скажу, что невосполнимая, но все же… Но для меня да, это будет невосполнимая потеря. А я хочу жить. Потому что у меня есть для чего жить… А ты для чего живешь, Аркадий? За что держишься в этой жизни?

– За семью, за дочь. Или этого мало?

Одинцов смотрел на Перекатова зло, с осуждением. Его возмущал этот разговор, желание зазнавшегося богатея опустить его до скотского состояния. Дескать, если ты скотина, то и жить незачем. Если скотина, то и годишься только для того, чтобы пойти под нож.

– А кто обеспечивает их будущее? Я обеспечиваю. Тем, что плачу тебе хорошие деньги. Но разговор не об этом. А о том, что ты положил глаз на чужую женщину… Но ты зря на что-то надеешься, дружок. Арина – не для тебя. Она – моя женщина. И ты не смеешь даже думать о ней. Ты меня понимаешь?

– Я все понимаю. И сейчас понимаю, и вчера понимал. Только не понимаю, почему ваша Арина имеет право унижать меня?

Перекатов небрежно повел рукой, осаживая его.

– Знаю, она пыталась тебя построить. Показать тебе место, так сказать. Но ты уж ее прости… – устало, без всякого апломба сказал он. – У нее вчера был трудный день. Они записывали песню, а она, увы, ни к черту… Как и вся их группа. Арина это понимает, поэтому и злится…

Аркадия смутило это перевоплощение. Из классического империалиста, злобного и бездушного угнетателя трудового народа, Сергей Михайлович превратился вдруг в благодушного, хотя и брюзгливого дядюшку, этакого регулировщика на перекрестке житейских ситуаций.