Все ясно: она вознамерилась покинуть его.

— Ни тебе детей, ни будущего, — раздраженно продолжала она. — Дни следуют монотонной чередой друг за другом и ведут в никуда. Солнышко пылает, а я — словно в кромешном мраке…

«Похоже на начало предсмертной песни», — сумрачно подумал Дэв. Его идеально литые мускулы напряглись. В голубых глазах, обладавших способностью с глубоким пониманием воспринимать действительность на различных уровнях, внезапно вспыхнула обеспокоенность. Тем не менее с его губ, отличавшихся необыкновенной подвижностью и исторгавших когда-то, в глубоко сокрытом прошлом, фразы на сотнях языков, сейчас не слетело ни слова.

Он просто смотрел, как его жена загружала своим скарбом внушительную бумажную тележку, даже не думая сделать какой-либо жест, чтобы остановить её или прийти ей на помощь. А сборы между тем продолжались в явно нараставшем стремлении поскорее перебраться в восточное крыло здания. При этом чего только не летело на тележку: нижнее белье; драгоценности родом с пары десятков различных планет; специального изготовления подушки и прочие постельные принадлежности; всевозможные предметы мебели, каждый из которых сам по себе был произведением искусства, но прозаически использовался для хранения вещичек Милиссы; ключи — простейшие и электронные — с кнопочным устройством для энергетических реле, а также их миниатюрные модели с набором комбинаций, обеспечивавших доступ к Главному Хранилищу Символов.

Кончилось тем, что она сухо рубанула:

— И куда только подевались ваши хваленые мужественность и вежливость, раз вы столь равнодушно взираете на то, как корячится женщина, занимаясь этой, далеко ей не свойственной, работой?

— С моей стороны было бы просто безумием помогать жене укладываться, чтобы уйти от мужа, — мягко возразил Дэв.

— Так, значит, все эти годы проявления учтивости ко мне были продиктованы всего лишь правилами хорошего тона? Оказывается, вы просто-напросто не уважаете женщин вообще, а меня — в частности.

Она швыряла эти обвинения ему прямо в лицо. Дэв почувствовал холодок, пробежавший вдоль спины. Но эту дрожь вызвали не её взвинченные слова, а понимание значения той ярости, с которой они произносились, осознание немыслимого автоматизма проявления её гнева.

Он отчеканил:

— И все же мне не пристало содействовать супруге в её стремлении бросить меня!

То был стереотипный для подобной ситуации ответ. Теперь ничего другого не оставалось, как только надеяться, что эти предварительные признаки приближавшегося спазма смерти будут все же как-то преодолены.

Его нарочито будничные слова не произвели на Милиссу того впечатления, на которое он рассчитывал. Ее розовые щечки постепенно бледнели, движения утратили живость, глаза стали сумрачными, как в те дни, что тянутся нескончаемо, когда сутки пожирают свои часы словно нехотя, заглатывая их большими партиями. В то же время вся эта гора вещей, предназначавшаяся к отправке в другое, восточное, крыло их огромного дома, пока что никуда не двигалась. Кстати, их оказалось намного больше, чем думал Дэв.

Чуть позже, после обеда, Дэв заметил жене, что принятое ею решение удалиться от него было прекрасно известным науке феноменом внутренних химических процессов, происходящих в женском организме. Говоря это, он стремился побудить её критически воспринять свое поведение и позволить ввести ей соответствующее снадобье, которое восстановило бы её нормальную жизнедеятельность.

Но Милисса категорически отвергла всю его аргументацию, разразившись в ответ пылкой тирадой:

— Всегда все ставится в вину женщине. В ней, а не в мужчине вечно выискивают причину происходящего.