— ПОПРИТРЯСНООТПРИПАДНОфАНТАПРИСМАГОРИЯ!

Внезапно полицейского озарило. Он понял о чем говорит Филиппа.

— Разрази меня гром! — воскликнул он. — Ты и правда джинн!

— Вы спасли мне жизнь, — сказала Филиппа. — Я вам весьма обязана. И даже при том, что вы, уж простите, немного придурок, я должна исполнить три ваших желания. Точнее, уже два, поскольку одно исполнено — ведь вы поняли, о чем я говорила. Только теперь будьте осторожны. Вы часто говорите, не подумав. Так очень легко потратить оставшиеся два желания на разную ерунду. Поверьте, я уже не раз видела, как это случается.

Полицейский снял шлем и почесал в затылке.

— Ты права, — сказал он. — Я немного придурок. Я хотел бы быть поумнее и подобрее, но что уж тут поделаешь? Когда каждый день имеешь дело с кучей других придурков, сам постепенно дуреешь. Эта работа делает из меня полного идиота.

— Уже не делает, — сказала Филиппа и. пробормотав свое слово-фокус, исполнила желание полицейского.

Лицо полицейского мгновенно изменилось: стало чуть менее красным, чуть менее квадратным и вообще обрело человеческие очертания. Он даже изобразил подобие улыбки, хотя за несколько лет собачьей полицейской работы его лицевые мышцы совсем забыли, как это делается.

— Два желания выполнены, осталось одно, — объявила Филиппа.

— Эгей, — озадаченно пробормотал полицейский. — А знаешь, я и правда как-то по-другому себя чувствую. Может, я не такой уж плохой и тупой парень?

— Так оно и есть! — убежденно сказала Филиппа. — Вы — очень хороший парень. Очень хороший. Наверно, в душе вы всегда таким и были. Я даже уверена, что были, потому что мне не пришлось прилагать много сил, чтобы сделать вас хорошим окончательно и бесповоротно.

Полицейский ласково потрепал за холку свою лошадь Маргаритку. Он не всегда был добр с нею. Случалось — пришпоривал слишком сильно. Тут он вспомнил, почему вообще решил стать полицейским. Именно потому, что любил лошадей! И не только лошадей. Он любил всех животных. И от самой мысли о том, как сильно он их любит, на его маленькие свинячьи глазки навернулись слезы.

— Девочка! Послушай меня! — сказал он с громким вздохом. — Я ненавижу, когда люди плохо обращаются с разной живностью. — Он кивнул на меню, висевшее в окне ресторана, возле которого они стояли. — Только подумай, чем питается народ в этом городе! Только взгляни, какая жестокость! — По его жирным щекам покатились слезы. — Вот мое третье желание: я хочу, чтобы никто в Нью-Йорке больше не ел паштет из гусиной печенки. Да, это — мое главное желание. Чтобы никто больше не ел фуа-гра.

Филиппа заглянула в меню. Паштет из гусиной печенки значился в списке многочисленных закусок, которые так любят посетители французских ресторанов. Филиппа стала прикидывать, как поизящнее выполнить бескорыстное желание полицейского, раз уж он оказался таким ярым защитником животных. Она понятия не имела, сколько людей на Манхэттене любят фуагра. К тому же, хотя она чувствовала в себе достаточно джинн-силы и была готова к большим свершениям, она совсем не представляла, как повлиять на вкусы сотен, а возможно, и тысяч жителей Нью-Йорка. Но желание высказано, и она обязана его исполнить. В конце концов Филиппа решила сделать это самым простым, самым незатейливым способом: не успела она произнести слово-фокус, гусиной печенки в городе не осталось вовсе. Ни грамма. Она попросту исчезла.

— Ну вот! — торжествующе сказала Филиппа, щелкнув пальцем по выставленному в окне меню. — Все как вы просили. Печенки в Нью-Йорке больше нет.