Я как раз потянула с плеч куртку, но, поймав жадный мужской взгляд, опять ее запахиваю.

Макс подходит к окну и с резким треском задергивает занавеску перед лицом Валентина.

– Спасибо, – бормочу я.

– Спасибо, до свидания! – раздраженно отвечает Макс. – Надеюсь, тебе тут будет хорошо, отдыхай, лечись, восстанавливайся и звони, если что. А мы поехали.

– Спасибо, до свидания, – повторяю я.

Это звучит, как издевка, чего сердитый Макс не замечает, а мне сейчас совершенно безразлично, обидится он на меня или нет.

Я сама обижена и возмущена. Мы расстаемся на три недели – и вот как пылко прощаемся: «Звони, если что»!

Я сжимаю в кармане мобильник.

Не знаю, как насчет звонков, но этот телефон мне пригодится, не сомневаюсь.

Мужчины садятся в машину и уезжают. Я подхожу к окну, выглядываю в щелку между занавесками, провожаю ускользающую каплю «Рено» долгим взглядом, плотно закрываю раму и достаю из кармана ключи, врученные мне горничной.

Запираю дверь изнутри. Сажусь на кровать. Достаю мобильник.

Нервно крещусь и включаю шпионскую запись.

Знаете, чем я занимаюсь?

Я продолжаю придумывать новые слова.

Сочинила еще одно, немного странное: «волотопая».

Произносится почти как «волоокая», но не про красавицу, а про меня. Я ведь одну ногу тоскливо приволакиваю, а другой бодро топаю. Волотопая я!

Это хорошо говорить с вологодским акцентом, усердно окая: вОлОтОпые мы!

Волотопые и очень приметные на фоне золотой осени, потому что оставляем за собой на засыпанной листьями парковой дорожке необычный кильватерный след – несимметричный: пунктирный от правой ноги, сплошной от левой.

Видите, чтобы выследить меня в лесу, не надо быть опытным таежным охотником.

Впрочем, никто за мной не идет, а редкие встречные расступаются, пропуская убогую.

Я в санатории уже третий день, и за все это время разговаривала только с горничной, администратором в столовой и двумя дедами, которых посадили за один столик со мной, видимо, объединив нас по очевидному общему признаку – наличию хромоты.

Стариканы мои – ветераны войны с Булгарией и Хазарским каганатом, им лет по тысяче, и уши у них поросли кудрявым волосом снаружи и вековой пылью изнутри. Докричаться до барабанных перепонок уважаемых старцев с первого раза у меня не получилось, а потом я уже и не пыталась. При встрече за трапезой мы с ними друг другу приветливо киваем, в переменах между блюдами, которые привозят на скрипучих вихляющихся тележках дородные женщины в кружевных наколках, обмениваемся улыбками, а после десерта расходимся, синхронно шаркая, в разные стороны.

Даже не знаю, что бы я отдала за возможность задушевного разговора с понимающим человеком!

В отсутствие собеседника я внимательно слушаю звуки природы. Вот, царапая асфальт коготками, прошуршал мимо меня пятипалый кленовый лист. Вот раззява-белка каштан уронила: тук! Вот птица на ветке заголосила – не знаю, какая, я в птичьих голосах не разбираюсь и наверняка отличаю только петуха и кукушку.

Моя собственная поступь на слух звучит так: «Топ – шкряяяяя, топ – шкряяяяя…». Немузыкально, но ритмично.

«Может, хватит?» – недовольно бурчит мой внутренний голос.

Я понимаю, о чем он.

Хватит уже болтать, заглушая собственные мысли, мешая им родиться, роиться, опыляться, скрещиваться и…

Нет, правда, хватит!

Я останавливаюсь и руками в кусачих вязаных перчатках сильно тру лоб и щеки.

Я не знаю что мне делать.

Я в шоке, в растерянности, в полной прострации.

Моя соломинка переломилась: хрусть – и нету ее!

Я опускаюсь на холодную деревянную скамью под хвойным деревом и делаю то, что за последние три дня делала уже сто миллионов раз или чуть больше: достаю телефон и включаю запись, столь находчиво добытую мной в недобрый час.