— Ах, князь, вы так цените свою историю, так любите свой народ. — Кейс дружески похлопала князя по руке… и вдруг как-то сразу поскучнела и смолкла, непроизвольно сжав кулаки. В беседку вошла служанка, нёсшая большой поднос.

Это была крупная блондинка, немка или датчанка, в белом фартуке и опрятном чепце. Самое странное, что при виде Кейс она тоже насупилась, сдвинула светлые брови, на скулах выкатились желваки. Она собрала грязную посуду и, не поднимая глаз, убралась.

Сейчас же в беседке появился шеф-повар, лично доставивший накрытое серебряными крышками жаркое. На крышках сверкали чеканкой княжеские гербы. На столе возник салат и густая подливка с укропом и сельдереем, а также бутылочка благородного красного. Шеф наполнил бокалы, пожелал приятного аппетита и торжественно удалился. Князь смотрел ему в спину с нескрываемым благоговением.

— Если позволительно уподобить еду музыке, это, вне сомнения, Вивальди, — сказал он с предвкушающим вздохом.

Видимо, толстенный, неописуемо нежный бифштекс в самом деле составлял его любимое лакомство. Князь взялся за вилку и нож и даже не заметил, что сотрапезнице стало совершенно не до еды. И не помогло даже выдержанное, действительно благородное вино.

— Полагаю, вегетарианцы во многом правы, но всё-таки на свете нет ничего вкуснее куска говядины, зажаренного по нашему монегасскому рецепту… — Окончательно отрешившись от этикета, князь корочкой хлеба собрал застывший в тарелке соус, трепетно прожевал… и неожиданно поморщился, словно хватил лишку, — увидел на пороге своего личного секретаря. — О, чёрт, — непроизвольно вырвалось у него, — как же я мог забыть! Дорогая, тысячу извинений, мне нужно срочно сделать звонок… этим, — он показал куда-то наверх, — лягушатникам. Не скучайте, я буквально на десять минут.

Промокнул салфеткой усы, кивнул ей, как другу, который, конечно же, всё поймёт и простит, и исчез, сопровождаемый секретарём.

Кейс осталась в беседке одна…

Почти сразу за ветками мелькнул белый чепец, послышались тяжеловатые шаги, и появилась давешняя служанка. Правда, с первого взгляда узнать её было трудно. Глаза тевтонки метали молнии, лицо побледнело от ярости, перекошенный рот, казалось, так и распирали ругательства.

— Ты что здесь делаешь, сука? — осведомилась она с порога, и её глаза превратились в щёлки, напоминавшие о лезвии опасной бритвы. — Ты что здесь забыла, тварь?

По всему чувствовалось — они с Кейс были отлично знакомы.

— То же, что и вы, любезная Гретхен. То же самое, — мурлыкнула гостья князя, кивнула и пригубила бокал. — Отличное вино… Я вам оставлю по старой дружбе, хотите? Допьёте потом… у себя на кухне.

— Не заговаривай мне зубы, дешёвка, — рассвирепела Гретхен. — Ты знаешь, что это принадлежит мне! И принадлежало всегда! Если бы не этот проклятый Цезарь…

— Зря вы так, Гретхен, о Юлии. Редкого обаяния был мужчинка. Даром что наполовину… — Кейс, толком не отпив, поставила бокал. — А потом, вам не кажется, что мы делим шкуру неубитого медведя? Никто ведь ничего ещё не нашёл. Да и найдут ли?

Только блеск в глазах да раздувшиеся ноздри говорили о том, чего стоила ей это внешняя невозмутимость.

— Не каркай, стерва, не каркай, — по-змеиному зашипела служанка. — Всё своё я возьму! Возьму сполна! И никто не посмеет помешать мне. Слышала, дешёвка? Не посмеет!

С этими словами она притопнула — вроде не сильно, но так, что содрогнулась беседка, и властно повела рукой, причём из её горла вырвался рычащий, рокочущий звук.