— Эй, пальчики его сюда, пусть «сыграет на рояле».

— Ага… полонез Огинского… — Балалайкин размотал скотч, придвинулся к койке. — Сердюков, подсоби.

Вдвоем они прижали пальцы негра к липкой ленте, бережно растянули её и осторожно показали начальству.

— Ну-ка, — прищурился тот. — Первый петлевой… здесь «дельта», а здесь «улитка». Здесь право, здесь лево… Нормальный ход. — Он выдержал паузу, зачем-то потёр нос и свирепо упёрся взглядом в негра, словно тот мог его слышать. — Ну что, гад, добегался? Теперь всё! Хана!

Негр не ответил…

— Вам бы, товарищ майор, в МУРе работать, — уважительно проговорил Балалайкин.

— Да куда ж я, Вадик, из родных мест, — позволил себе расслабиться майор и тут же командным голосом приказал: — Ну всё, давайте-ка его в машину. Долечиваться будет у нас.

«А именно — в БУРе…»

— В какую ещё машину? — проснулся врач. — Он же нетранспортабельный! Вы его живого не довезёте!

Всё тот же менталитет не позволил ему промолчать, хоть он и понимал, что спорить тут без толку. Когда это жизнь человека у нас хоть что-нибудь стоила? А уж человека осуждённого — и подавно…

— Да ладно вам, доктор, тут недалеко, — вполне по-человечески отозвался майор, нахмурился и сделал знак зевающему Сердюкову. — Рот закрой и капельницу возьми. Смотри, чтобы не выскочила.

— Есть. — Тот снял капельницу с гвоздя, негра перекантовали на носилки и, словно раненого с поля боя, вчетвером понесли к выходу. Пятым шёл мрачный Сердюков, нести в вытянутой кверху руке пластиковую ёмкость с физраствором было тяжело и неловко.

И только негр ничего не замечал, он был очень, очень далеко. Себя он чувствовал чёрным буйволом, которого тащат на живодёрню…

Ленинградский фронт, 1942. Хава нагила

— Эх-ма… — Фраерман залез в кабину, сел, сунул ноги на педали под ремни. «Ну и вонь. Видно, Гад недаром лапы бензином тёр…»

Гад Соломон действительно красной краски не пожалел. Всё внутри кабины было в жуткой абракадабре знаков. Магия не магия — воняло не каббалой, а конкретно суриком.

«Ладно, поц, я тебе покажу кошер, — беззлобно ругнулся Фраерман, отрегулировал сиденье под высоту прицела и принялся застёгивать ремни. — И сгущёнку с шоколадом, и мацу. Все твои художества, так растак. Да тут никаким бензином не ототрёшься…»

Привычно открыл краник бензобака, подсоединил к разъёмам ларингофоны и телефоны и стал накачивать топливо в систему — пора было пускать и прогревать мотор. Теперь — подключить к процессу бортовой баллон, тумблером подать питание с аккумулятора и громко крикнуть Гаду Соломону:

— От винта!

Услышав ответное: «Есть от винта», открыть воздушный вентиль самопуска и снова громко крикнуть Соломону:

— Воздух!

— Есть! — отозвался тот. Быстро сел на корточки и принялся крутить кран мобильного аэродромного баллона. — Ща, будет вам воздух…

Винт пришёл в движение, сделал оборот, Фраерман, не мешкая, нажал вибратор, подождал немного, повернул магнето и удовлетворённо крякнул, услышав ровный гул. Сотня дюжин лошадей под капотом его «Яши» ожила, встрепенулась, забила копытами. Пора было брать этот табун в надёжные руки.

«Хава нагила, хава нагила… — Фраерман оценивающе посмотрел на приборы, плюнул сквозь зубы на измятую траву, подержался, проверяя, за ручку управления и взглянул на авиачасы.