Чу издал горловой животный звук. Он вскинул руки с хищно скрюченными пальцами, потряс ими в невыразимой ярости и снова уронил. Несколько секунд братья смотрели в упор друг на друга, и в их глазах бешено клокотала ненависть. Потом внезапно глаза погасли, Близнецы повернулись и уставились на арену.

Интересно, подумал Либманн, почему Карц не обращает внимания на вечные ссоры между Локом и Чу. Очевидно, он рассматривал их как единое целое.

— Не беспокойтесь, друзья мои, — ухмыльнулся Суррат. — Сейчас братанам привезут лекарство. То, что доктор прописал.

Грузовик тем временем остановился, из него вышли двое. За ними кое-как выбрался третий — крепкий испанец с мускулистым торсом и быстрыми глазами на смуглом лице. Руки у него были скованы за спиной. В том, как он поднимался к арене между двух конвоиров, чувствовался вызов.

Когда они оказались в середине круга, с испанца сняли наручники. Затем конвоиры оставили его одного. Он стоял и молча потирал запястья.

— Внимание, — сказал Карц, и, хотя он и не подумал повысить голос, его слова услышали все, кто находился в амфитеатре. — Этого человека зовут Валлманья. Он подписал контракт, чтобы служить у меня. Контракт включает условия, которые должны соблюдать обе стороны. Вы их прекрасно знаете. — Карц медленно обвел взглядом амфитеатр, и те, на кого падал его взгляд, испытывали тревогу. Молчание сделалось гробовым. — Этот человек, — продолжал Карц, — оказался для нас непригоден. — Последнее слово он произнес с особым нажимом. — Он виновен в употреблении нассавара, зеленого табака. Это наркотик, и его употребление запрещается параграфом двадцать четыре нашего контракта. Этот человек должен умереть. Как и положено в случае смерти любого из вас — случись она в бою или при иных обстоятельствах, — причитающиеся скончавшемуся деньги переходят в общий котел и будут поделены между теми, кто останется в живых, когда дело будет сделано.

Либманн смотрел на лица собравшихся, пытаясь уловить выражение неловкости и неудовольствия. Но ничего такого он не обнаружил. Кто-то выглядел напряженным, кто-то довольным, одни проявляли — по крайней мере, внешне — большую, другие меньшую заинтересованность. Это не удивляло Либманна: так обычно вели себя те люди, которые успели повидать всякое и кому слово «смерть» казалось абсолютно привычным и лишенным особого содержания. Они составляли костяк этой маленькой армии.

— Итак, Валлманья, — продолжал Карц. — Чем будете сражаться?

Тот посмотрел, прищурившись, не на Карца, а на Близнецов, потом сказал:

— Штыком.

Карц повернулся к Либманну.

— У нас есть штык?

— Вообще-то штыки уставом не предусмотрены… Может, правда, завалялись где-то в лагере…

— У меня есть, — сказал Суррат. — Под сиденьем джипа. Моего джипа. Штык лучше, чем нож…

— Принесите, — распорядился Карц, и Суррат быстро отправился вниз, туда, где в ряд стояли машины.

— Значит, он может выбирать оружие? — спросил Картера сосед-африканер.

— Ну да. У них в фургоне есть много чего: ножи, топор, кистень, сабля, буксирная цепь…

— А что будет у его противника? Вернее, у Близнецов?

— Ничего особенного. Наверно, перчатки. У каждого по паре. Африканер подозрительно покосился на Картера, но тот только ухмыльнулся и сказал:

— Сейчас все увидишь.

— Ты уже видел такое?

— Ну да. Раз шесть или семь.