Когда я была маленькой и что-нибудь не знала, я спрашивала папу или маму. А что бы они мне ответили, если бы я спросила о Сонечкиной маме? Ну что? Ничего! Потому что я бы о ней и не спросила. Я уже не маленькая и не могу спрашивать, как маленькая. Конечно, если хочу услышать правду. А с правдой дело, быть может, обстоит так, что она не хорошая и не плохая, а просто правдивая, вот так же, наверное, и с Сонечкиной мамой.

Но все-таки я не понимаю — как это ей хотелось умереть, когда она такая красивая и есть у нее такая чудная Сонечка! Я бы на ее месте наплевала на всех гиен. Я бы назло им фигуряла бы всюду, да еще с детьми, чтобы их черти взяли от зависти. И нарочно жила бы сто лет, как будет жить тетя Маша.

27

Забрезжил один прекрасный день, когда, проснувшись, я не знала, как себя держать. К моей постели со всей торжественностью явилось все семейство. Я села, папка наклонился и сунул мне под нос букет, благоухающий свежестью до головокружения. Я протерла глаза и убедилась, что это настоящие оранжерейные махровые гвоздики и все они белые, только в середине рдела единственная алая. Поди, кучу денег стоили! Мелькнула было мысль, что лучше бы выдали мне наличными, но в данной ситуации идея была довольно глупа. День этот, видите ли, потому был памятным, что мне исполнилось пятнадцать лет, а это не шутка, как сказал папка.

— А я уж испугалась, подумала, что ты собрался просить моей руки, — глупо пошутила я — они меня застигли врасплох, и я не могла опомниться.

— Наоборот! — блеснул папка золотым зубом. — Ты с детства обещала, что выйдешь за меня замуж, и сегодня я возвращаю тебе слово. Ты свободна.

О господи! Странные шуточки… И не очень смешные.

— Нет уж, ты себе маму оставь, — выстрелила я в цель. — Для меня ты недостаточно молод. Оставь-ка ты себе маму и отдай ей этот букет.

Едва договорив, я так и замерла — ох, это могло плохо кончиться! Как все попытки в этом направлении. К тому же я не совсем ориентировалась в их теперешних отношениях, потому что, как известно, несколько отбилась от дома да тем временем происходили и другие трагические события. Но, по-моему, они уже начали разговаривать друг с другом. Не могли не разговаривать — надо же им было строить планы против меня, когда я убежала. А что они строили планы — это ясно, как ясно и то, что и действуют они против меня по плану. Осторожнее, чем раньше. Кое с чем они примирились. На первый взгляд это незаметно, но я все чувствую своим радаром — он у меня с детства на них настроен. Я поняла это, например, по розовому зонтику, который мама положила мне на постель: зонтик был не детский, а дамский, с длинной, модерной ручкой. Все я могу нащупать своим радаром, за исключением того, что касается их развода. Они так маскируются, что их ни один радар на свете не возьмет. И теперь, брякнув про букет, я, пока бабушка угощала меня тертыми картофельными оладьями, своим подарком, вся тряслась: что они теперь сделают?..

Тут-то папка и показал себя гораздо мудрее, чем я думала. Он, видите ли, умеет быть великолепным, когда хочет. Взяв букет, он открутил проволочки, отсчитал семь белых гвоздик и подал их маме. Остальные семь с пятнадцатой алой оставил мне.

— Верно, — промолвил он, — это ведь и мамин праздник. И прежде всего ее.

Он обнял ее за плечи, и — мамочки! — она покраснела! Не густо, совсем немножко порозовела, но с этим белым букетиком они выглядели божественно. Совсем не как родители, а как новобрачные!

— Ну, — отец быстро взглянул на часы, — мне пора.