— А что, мне бы очень хотелось взглянуть на своего родственника!

Идиот! Он хотел сказать — тезку! Мы опять расхохотались, хотя уже сил никаких не было. Только тогда до учителки дошло, в чем дело, и она испугалась, что они провалили набор. Она помахала рукой и произнесла сладким голоском:

— Извини, мы вовсе не хотели тебя обидеть…

Однако это объяснение, видимо, ничуть не растрогало Эрну. Она спряталась за спиной учителки и оттуда весело скалила зубы. И Иван на этом всем явно выиграл, потому что зубы-то она скалила на него. Мальчишки пожелтели от зависти и начали перешептываться о том, как бы записаться к Эрне в училище. Нам она тоже ужасно понравилась: такой спортивный тип, и, не будь рисования, я бы тоже, не раздумывая, подалась туда. Но тут к партам подошла учителка и сказала:

— В наше сельскохозяйственное училище могут подавать заявление даже дети, чьи родители были членами фашистских организаций. То есть дети, у которых нет будущего.

Мы просто оцепенели. Только что стоял такой хохот — и вдруг гробовая тишина. Дура набитая! Это у тебя нет будущего, страшилище ты эдакое, а не у детей! Каждый ребенок вырастет и будет кем-то, даже если он плохо учится и если родители у него не знаю какие! Вырастет и обязательно будет жить в будущем! А вот ты, старая уродина, сдохнешь, и похоронят тебя, вот и все твое будущее!

Все было испорчено, оплевано и убито, но больше всего была убита Эрна. Она вся дрожала и замирала от страха, как бы мы не подумали, что ее родители фашисты и у нее нет будущего. У нее-то нет будущего! У такой прекрасной и смелой девушки!

А на эту страховидную гориллу никто больше и не взглянул. Теперь уже не только мальчишки, но и мы улыбались только Эрне. И все равно все это было очень грустно. Учителка взяла свою сумку, и даже сумка-то была у нее какая-то отвратительная, лиловая…

Когда они уже уходили, Иван Штрба, не спросив разрешения, вскочил и крикнул:

— Я не записываюсь! Это я только так, болтал. Не вздумайте меня записать!

Горилла позеленела и поняла, что все кончено. На этот раз Иван правильно сделал, что не промолчал. Он все-таки не такой идиот, чтобы оставить на себе такое пятно, когда его отец — партизанский капитан. Да даже если б и не капитан! Все хотят иметь будущее, да оно и есть у всех, а тем более у детей. Для верности я спрошу еще отца, но иначе не может быть!

В дверях Эрна обернулась, и мы помахали ей на прощанье. Иван чуть не рехнулся от горя, что она уходит. Да и остальные мальчишки тоже. Бучинец закрыл двери, подошел к своему столу и помолчал. Потом произнес:

— Считаю нужным информировать вас о том, что эта женщина не педагог. Она работает где-то в сельскохозяйственном отделе. Гм… А теперь продолжим нашу работу.

Он ничего не добавил, но этого было достаточно. Ясно было, что он так же думает об этой горилле, как мы. В конце урока, когда уже прозвонил звонок, Бучинец опять подошел к столу и сказал:

— После новогодних каникул мы пойдем на экскурсию в Вайнорский сельскохозяйственный кооператив, осмотрим коровник и свинарник. Конечно, будем там рисовать. Сюжетов для рисунков там много.

Иван Штрба вскочил — ему обязательно надо было, чтоб последнее слово осталось за ним. Он вскочил и обратился ко мне:

— Надеюсь, Олина, ты срисуешь моего родственника? Этот портрет я повешу у себя над кроватью…

Все захохотали, даже Бучинец. Ведь уже началась перемена. Но я решила подставить этому хулигану ногу.

— Не притворяйся! — крикнула я. — Тебе бы хотелось повесить над кроватью совсем другой портрет! Только на это у меня кишка тонка, Иванко!

Здорово я его осадила! Он увял и покраснел в третий раз.