Филипп неотрывно смотрел на графа, потому что, несмотря на искренность голоса Солсбери, боялся предательства.

— Значит, вы утверждаете, — сказал король, — что освобождение Оливье де Клисона было оговорено тайным условием.

— О нем знают лишь Оливье и король Англии.

— И в чем оно состоит?

— В измене, ваше величество.

— Измене?!

— Да.

— Это невозможно. Оливье де Клисон — славный капитан.

— Я это знаю, ваше величество, ведь мне пришлось сражаться с ним под стенами Рена. Но Оливье де Клисон — предатель, и у меня есть доказательства. Вот они, возьмите!

И, сказав это, Солсбери подал королю Филиппу перга-менты, скрепленные печатями Оливье де Клисона и Годфруа д’Аркура.

Филипп прочел обещания, данные обоими пленниками, и, взглянув на Солсбери, спросил его дрожащим голосом:

— Значит, согласно этим договоренностям, по окончании перемирия королю Англии будет открыта дорога во Францию?

— Да, ваше величество.

— Ну что ж, Эдуард Третий — хитрый человек! Итак, — продолжал Филипп, — меня покидают и предают мои лучшие рыцари: Оливье де Клисон, Годфруа д’Аркур, Лаваль, Жан де Монтобан, Ален де Кедийяк, Гийом, Жан и Оливье де Бриё, Дени дю Плесси, Жан Малар, Жан де Сендави, Дени де Галлак, Анри де Мальтруа! Пусть! Я им жестоко отомщу. Хорошо ли вы понимаете, граф, что вы сделали?

— Да, ваше величество.

— Вы разрушили самую дорогую мою веру.

— Эдуард разбил мои самые святые надежды.

— Из-за вас прольется благороднейшая кровь Франции.

— Мне это безразлично, ваше величество, лишь бы я был отмщен!

— А чем объясняется, что и вы бросаете вашего короля?

— Я уже сказал вам, ваше величество. Это вызвано тем, что мой король подло украл мое самое дорогое сокровище, честь моего имени, кровь моего сердца, единственную отраду в моей жизни. Молю вас, ваше величество, карайте и лейте кровь, воздвигайте эшафоты, придумывайте новые пытки. Но сколь бы сурова ни была ваша месть, она никогда не достигнет глубины моей боли и моей ненависти.

— И что вы намерены делать?

— Разве я знаю, ваше величество? Что, скажите, может делать человек, чье сердце разбито?

— Останьтесь ненадолго во Франции, граф, и вы увидите, как король карает измену.

— Теперь, ваше величество, — ответил Солсбери, — мне больше не остается ничего другого, как просить у вас разрешения удалиться, умоляя вас вернуть мне эти пергаменты.

— Вернуть их вам? Но почему?

— Потому, ваше величество, что это разоблачение, простительное сегодня по причине страданий, которые я претерпел, может быть, не будет таковым в будущем.

— Я клянусь вам, граф, — возразил король, — никто не узнает, что эти бумаги у меня, никто не узнает, что их передали мне вы, и я буду наносить удары, беря на себя одного всю ответственность за эти кары. Оставьте у меня эти доказательства, ибо, когда вы уедете, я буду сомневаться в столь чудовищном преступлении этих людей и, может быть, не осмелюсь больше обрушивать на них кары, если эти документы не будут у меня перед глазами.

— Согласен, ваше величество, — ответил граф. — Мне достаточно вашего слова.

— Прощайте, мессир, и всегда помните о гостеприимстве королевского дома Франции.

Солсбери удалился.

Ночь стояла темная. Он покинул Лувр; мрачный силуэт башни, в окнах которой кое-где мелькали слабые огоньки, вырисовывался на фоне неба.

— Отныне я уверен, король Эдуард Английский, что ты не исполнишь своего обета, — прошептал он, выйдя за ограду дворца.