За одно можно было благодарить судьбу: Баскаков тоже не приходил. То ли дошло до него что-то, то ли, и это вернее, был слишком увлечен, обсуждая со стариком новые планы того, как поджечь землю под ногами проклятых оккупантов. Человеческими телами и судьбами, само собой!

Бледный свет назойливо пробивался из окна к глазам Лизы. Значит, уже около четырех утра: начало рассветать. Наверное, Петрусь уже не придет. Можно было бы уйти теперь, но до шести утра комендантский час. Часик подремать, потом собраться потихоньку — и все, больше ее здесь не увидят. Черт с ними, с деньгами, вещами, авось и без них она как-нибудь обойдется, не пропадет!

И тут Лиза вспомнила, что забыла саквояж в той комнате. А в саквояже документы! Да провались оно все пропадом…

Она всхлипнула от злости на себя и на судьбу, которая все время подставляла ей ножку, как вдруг какая-то тень мелькнула перед ее крепко зажмуренными глазами. И в то же время рука — его рука! — коснулась ее плеча. Не открывая глаз, она узнала его и вся рванулась навстречу, вся раскрылась его рукам и губам.

— Мне хочется убить его, — сказал Петрусь некоторое время спустя, когда они лежали, утомленные любовью и пресыщенные счастьем, которое рухнуло на них так внезапно и так болезненно. — Я даже не пойму, отчего сильнее ненавижу его: оттого, что ты любила его, или оттого, что он олицетворяет собой весь прошлый советский мир, который разрушал и уничтожал все, что я привык любить, за что молился и чем жил.

— Я не любила его! — возмутилась Лиза. Впрочем, не слишком сильно, потому что наконец-то выпала ей возможность оправдаться. — Я его ненавидела. Я убежала от него в одном купальнике.

— В чем?! — от изумления он приподнялся на локте.

— В купальнике, — мрачно усмехнувшись, повторила Лиза. — Помнишь, когда ты вывернул вещи из саквояжа, оттуда выпал мой мокрый купальник, черный такой? Ты еще на него очень удивленно глядел?

— Помню, конечно. И что?

— Да то. Я сделала вид, что пошла купаться. Там, около лесного дома, где я жила, было озерко. Туда я ходила купаться. В халатике и тапочках. Это мне разрешалось: ну кому бы в голову взбрело убегать в лес в халате, купальнике и тапках? Но мне ничего другого просто не оставалось. Я ненавидела Баскакова, который принуждал меня… Понимаешь? Они с Фомичевым разыграли меня, как вещь, как Ларису Огудалову разыграли Кнуров и Вожеватов. Помнишь «Бесприданницу»?

— Пьесу Островского? — уточнил Петрусь. — Помню. Но почему? И кто такой Фомичев?

— Фомичев был хозяином того дома… Сначала Регина, потом Фомичев, потом Баскаков…

— А Регина-то кто такая? — совсем запутавшись, спросил Петрусь.

— Давай я расскажу все сначала, — устало вздохнула Лиза. И снова вздохнула — потому что не представляла, как уместит все случившееся с ней в коротком рассказе. Но надо попытаться…

— Мы с мамой жили в Горьком. Она была знаменитая портниха, такая знаменитая, что от клиенток отбою не было, даже из Москвы приезжали.