Это приносило хоть какое-то облегчение.

«Он неплохой парень, этот Самюэль, – обращался Марко к Золя в своем воображении. – Просто ему надо чему-нибудь обучиться. Если б ты позволил ему посещать школу, возможно, он мог бы стать механиком и чинить наш фургон. Он никогда не станет хорошим карманником, как я или Гектор, он слишком неловкий, так почему бы не дать ему шанс?»

Разговор в голове у Марко складывался прекрасно, но как только выключали ночник, реальность обрушивалась на него с новой силой.

Их образ жизни был скверным.

Со стороны все они являлись приличными людьми, проживающими в домах из желтого кирпича; в действительности же были преступники до мозга костей, жили по фальшивым паспортам и во всех смыслах ходили по лезвию бритвы. Но, несмотря на всю мерзость, все же не это было самым плохим. Нет, самым ужасным являлось то, что внутри клана царила, возможно, еще большая скрытность: никто из молодежи понятия не имел, откуда они попали сюда, кто были их настоящие родители или чем занимались взрослые, пока дети шатались по городу, чтобы содержать клику Золя. Марко знал, что прошлое клана не представляло собой повода для гордости, но даже крупицы положительного, и те бесследно исчезли с переменой манер Золя незадолго до того, как они покинули Италию. От прошлого все взяли исключительно дурное. Ничего не изменилось в лучшую сторону. По-прежнему всего несколько человек из них умели читать и писать, хотя многие были уже практически взрослыми людьми. Однако, выходя на промысел, каждый становился абсолютным профессионалом – причем, стоит заметить, профессионалом не того сорта, который спешит похвастаться своим мастерством. Попрошайничество, карманные кражи, взломы и проникновение в жилища через подвальные окна, наскакивание на пожилых дам, так что те роняли сумки, быстрая езда на велосипеде с попутным хватанием всего, что висит на прохожих и кажется легкой добычей… Все это они изучили в совершенстве, а сам Марко проявлял особо выдающийся талант в отношении перечисленных сомнительных действий. Он умел просить милостыню, вызывая сострадание своей кроткой улыбкой и огромными глазами мученика. Умел беззвучно проникать сквозь крошечные окошки в жилые дома. И на улице, переполненной спешащими по своим делам людьми, чувствовал себя в своей стихии. Искусно и ловко он выхватывал у своей жертвы наручные часы или кошелек. Никогда не сделав неосторожного движения, не издав лишнего звука, страстно жестикулируя для отвода глаз, но всегда вызывая симпатию.

И только одна черта в Марко смущала и его самого, и остальных членов клана.

Он всем сердцем ненавидел свой образ жизни и все, чем он занимался.

Поэтому частенько, лежа в темноте и слушая дыхание товарищей, Марко предавался мечтам о той жизни, которой у него не было. О жизни, которой жили другие дети, встречавшиеся ему на улице. Дети, мамы и папы которых ходили на работу, а сами они посещали школу, и, возможно, время от времени их обнимали и дарили им подарки. Дети, которые, наверное, прекрасно питались каждый божий день и в гости к которым приходили друзья и родственники. Дети, которые редко выглядели запуганными.

Когда такие мысли посещали Марко, он проклинал Золя. Живя в Италии, они, по крайней мере, представляли собой некое сообщество. Игры после обеда, песни по вечерам. Летние ночи вокруг костра, хвастовство достижениями, свершенными за прошедший день. Женщины превозносили мужчин, и те задирали нос, а иногда даже вцеплялись друг другу в вихры, так что все визжали от смеха. Тогда они еще считались цыганами.

Каким образом Золя удалось провозгласить себя их неизменной путеводной звездой и маяком, Марко никак не мог взять в толк. Почему остальные взрослые оказались в столь унизительном положении? Ведь единственное, что он делал, это бесконечно терроризировал их, контролировал их жизнь и отнимал у них все, что они добывали.