Он и не подумал рассказать Максу обо всем этом. Он знал, что брат никогда не поверит ему. Он, черт возьми, и сам себе верил с трудом.

— Как будто наставить мужчине рога не является само по себе достаточно серьезным оскорблением, — сказал Макс, — тебе еще потребовалось нанести новое оскорбление, когда ты посадил ее на корабль и помог бежать. Это было частью твоего безрассудного плана? Встретиться с ней в следующем порту и жить вместе в какой-нибудь занюханной гостинице, пока не устанешь от нее и не умчишься за какой-нибудь следующей красоткой? Или не бросишься на поиски какого-нибудь сокровища, поразившего твое воображение?

По правде говоря, Эш не планировал когда-нибудь вновь увидеться с Фатимой. Перед отплытием корабля он сунул ей в руку кошелек с таким количеством золота, которое позволило бы ей никогда больше не вверять свою судьбу в руки ни одного мужчины, включая его самого. И если бы один из людей Мустафы не стал случайным свидетелем ее благодарственного поцелуя в губы перед посадкой на борт, Эш плыл бы себе на корабле, направлявшемся в любую точку земного шара, кроме Марокко, вместо того чтобы стоять перед расстрельным отрядом во дворе дома Мустафы.

Покрутив в бокале остатки бренди, он допил напиток одним глотком.

— Я удивлен, что ты не позволил людям Мустафы просто расстрелять меня.

— У меня было такое искушение, — мрачно признался Макс. — Возможно, я бы именно так и поступил, если бы не собирался поручить тебе кое-какую работу.

Эш наклонился вперед и поставил пустой бокал на письменный стол.

— Возможно, ты не слышал эту новость. Я вышел в отставку и больше не работаю на компанию. И на тебя тоже. Я понапрасну потратил несколько лет своей молодости на служение королю, отечеству и компании. Теперь служу только самому себе.

— Мне хорошо известно о твоих торгашеских авантюрах. Как и родителям. Они дают богатую пищу для страниц скандальной хроники в лондонских газетах и не раз доводили отца до апоплексических ударов.

— Ты, кажется, пытаешься расположить меня к себе.

Слабая улыбка тронула губы Макса, и на какое-то мгновение они стали теми же двумя братьями, которые, забравшись под одеяла, замышляли подбросить лягушку в ванну, приготовленную для отца. Несмотря на неустанные усилия отца разобщить их, захваливая Макса и постоянно придираясь к Эшу, они когда-то стояли друг за друга горой.

Все это изменилось, когда, возвратившись из Итона, Эш обнаружил, что брат, которого он обожал, исчез, превратившись в такого же холодного сноба, как их отец. Обида и замешательство Эша мало-помалу превратились в негодование, а потом сменились безразличием. Поскольку Макс отказывался от откровенного разговора с ним, Эш сделал вывод, что Макс больше не желает иметь ничего общего с младшим братом, у которого узел галстука вечно криво завязан и который склонен высказывать в самый неподходящий момент какое-нибудь критическое замечание.

Даже сейчас Макса недолго забавляло саркастическое замечание Эша. Как будто для того, чтобы чем-то занять руки, он принялся поправлять и без того аккуратно сложенную стопку бумаг на столе.

— Дело касается моей невесты. Три месяца назад она в сопровождении компаньонки отправилась на корабле в Бирму на церемонию нашего бракосочетания. Корабль захватили пираты, а ее и компаньонку взяли в плен, — сказал брат и, подняв голову, встретился наконец с Эшем взглядом, выражавшим всю глубину отчаяния. — Она в плену у корсаров.

Эш, не сдержавшись, сочувственно охнул. Они оба знали, что женщине, оказавшейся в таких обстоятельствах, лучше умереть, чем попасть в руки этих варваров.