– Кто? – я накрыл сверток одеялом и снял пистолет с предохранителя.

– Я… Кто еще? – из-за двери раздался испуганный голос Вейсмана. – Таки вы просили жидкого и горячего, а теперь хотите меня пристрелить? Вейз мир, какая черная неблагодарность…

– Сейчас… – не убирая пистолета, я открыл дверь. – Проходите Самуил Эныкович.

Кок быстро перешагнул порог и ловко принялся сервировать столик. Старый еврей вырядился в белоснежную куртку, лихо заломил поварской колпак и теперь выглядел как настоящий шеф-повар престижного ресторана. И смотрелся на удивление свежо, словно благополучно пережил историю с захватом корабля у себя на камбузе.

– Это таки утиный бульон с крутонами, Георгий Владимирович, – не останавливаясь, тараторил он, расчетливыми движениями сгружая с подноса судки и тарелки. – Не бог весть шо, но, если бы вы знали, какого селезня я пустил под нож. Этот был не селезень, а настоящий лебедь, я вам точно говорю. С меня за него содрали на Привозе сумасшедшую цену, как будто эта гордая птица несла золотые яйца. Ой-вей… ну кто заливается коньяком под колбасу в такое время? Вы что, совсем себя не любите? Я уберу, и не возражайте. Капелька водочки под горячий грибной жульен, вот что вам надо…

Я на него смотрел и невольно улыбался. От присутствия кока в каюте запахло домашним уютом, у меня даже поднялось настроение. В Вейсмане было что-то такое ветхозаветное, домостроевское, невообразимо симпатичное и притягательное, увы, совершенно уже утерянное у современных людей.

– Таки все… – Самуил Эныкович смахнул белоснежной салфеткой пылинки со стола и приглашающе поклонился. – Прошу присаживаться, Георгий Владимирович. Кушать подано.

– А вы мне не составите компанию? – мне не хотелось, чтобы повар уходил, и я плюнул на предполагаемый баронский гонор фон Нотбека.

– Простите, таки нет… – отрицательно крутнул носом Вейсман. – Но я с удовольствием немного потрындю с вами за жизнь. Не стесняйтесь, не надо, я просто обожаю смотреть, как люди кушают мои блюда.

Я улыбнулся, развернул маленький сверток из оберточной бумаги и подвинул его к повару:

– Это вам, Самуил Эныкович.

– Гм… – старый еврей удивленно вытаращил глаза на столбик пятирублевых золотых монет и пачечку банкнот. – Простите, но за что?

Я чуть было не ляпнул про «честную долю», но сдержался и, тщательно подбирая слова, объяснил:

– Все просто, Самуил Эныкович. Совершенно неожиданно наше безнадежное мероприятие по усмирению бунта на корабле принесло мне некоторые финансовые дивиденды. И я решил поделиться ими с полноправным участником баталии, то есть с вами.

– А-а-а… – догадливо протянул кок. – Таки вы поговорили за жизнь со Шмуклером? – еврей ловко убрал деньги в карман, встал и отвесил мне торжественный поклон. – Вы благородный человек, ваша милость. Вот уж никогда бы не подумал. И не вздумайте обижаться на старого Самуила. Но что вы не кушаете, кушайте, а то я подумаю, что вам не нравится…

Бульон действительно оказался просто великолепным, а ледяная водочка под жульен из «польских», как выразился Вейсман, грибов, вообще пошла как божья роса. К тому же старый кок оказался очень интересным собеседником.

– И что вы думаете, эти мои сыночки, вместо того, чтобы пойти по стопам своего знаменитого отца и готовить людям еду, записались в рэволюционэры… – огорчительно всплескивал руками Самуил Эныкович. – Стыд и позор на мою седую голову. Что скажут люди? Что скажет ребе Кацнельсон! Как хорошо, что моя Сарочка не дожила до этого дня.