— Разве они жили не в одном доме?

 — В одном. Правда, каждый в своем конце. Она ухаживала за ним, прибиралась в комнатах, готовила еду, стирала, и просто никогда не разговаривала с отцом, вот и все.

 — Маразм какой-то, — непонимающе отозвался Терри.

 — Она могла бы развестись с ним, и тогда бы ему пришлось самому о себе заботиться, — заметил Дикон. — Она даже могла настоять на том, чтобы его поместили в больницу, если бы специально задалась такой целью. Двадцать лет назад этого можно было добиться гораздо проще, чем сейчас. — Он бросил быстрый взгляд на подростка. — С отцом было невозможно общаться, Терри. Он мог сегодня быть очаровательным и веселым, а назавтра становился жестоким и эгоистичным. Если что-то шло не так, как он задумал, отец сразу же впадал в ярость. Особенно тяжело нам приходилось в те дни, когда у него начинались запои. Он не мог удержаться ни на одной работе, не понимал, что такое ответственность, но постоянно подмечал чужие ошибки и жаловался. Бедная мать двадцать три года безуспешно сражалась с ним, а потом все же нашла выход и просто замолчала. — Он оглянулся на Фаррингдон-стрит. — Надо было ей раньше до этого додуматься. Ведь как только в доме наступила тишина, ссоры прекратились, и обстановка стала относительно спокойной.

 — Как же так получилось, что у него остался большой капитал, если он не работал?

 — Он унаследовал его от своего отца. Тому просто повезло: его участок занимал территорию, по которой правительство решило проложить магистраль М-1. Вот мой дед и сделал на этом состояние, завещав его своему единственному сыну вместе с чудесным фермерским домом. Там, где кончается сад, начинается шестиполосная магистраль.

 — Ничего себе! И эту роскошь твоя мать оттяпала у тебя?

 Дикон свернул на Флит-стрит:

 — Если даже и так, она заслужила эту землю. Когда нам с Эммой было по восемь лет, мать отослала нас учиться в интернат, чтобы только мы поменьше времени оставались под одной крышей с отцом. — Дикон проехал по пустынному переулку мимо редакции и припарковал машину на стоянке. — Единственной причиной, по которой в конце его жизни мы с отцом разговаривали, являлось то, что до этого я практически не общался с ним, в отличие от Эммы и матери. Я избегал бывать в родном доме, бежал от него, как от чумы, и гостил только на Рождество. В другие дни я предпочитал жить у школьных или университетских друзей. — Он выключил двигатель. — Эмма, напротив, всегда старалась помочь ему, именно поэтому он и оставил ей всего двадцать тысяч. Он возненавидел сестру из-за того, что она сразу приняла сторону матери. — Дикон с улыбкой повернулся к парню. — Видишь, все не так просто, как ты думал, Терри. Второе завещание отец написал со зла. Не исключено, что он сам же его и порвал. Хью прекрасно это понимает, но Хью и Эмма завязли достаточно глубоко, вот они и ищут способ выкарабкаться.

 — Неужели во всех семьях происходит нечто подобное?

 — Нет.

 — Я не все понял. С твоих слов я делаю вывод, что ты хорошо относишься к матери, так почему бы тебе действительно не поговорить с ней?

 Дикон выключил фары, и некоторое время они с парнем сидели в темноте:

 — Тебе нужен пространный ответ или хватит короткого, в три слова?

 — В три слова.

 — Я ее наказываю.

* * *

 — Да что сегодня творится? Все с ума посходили! — заворчал Глен Хопкинс, когда Дикон расписывался в книге дежурного. — И Барри Гровер уже два часа здесь торчит.