— Зачем это ему понадобилось?

 — Он перерисовывал картинку на асфальт. Именно этот сюжет он изображал как «Святое Семейство». — Терри дотронулся пальцем до фигуры младенца Иоанна Крестителя, находившуюся с правой стороны. — Этого ребенка он убирал. — Палец передвинулся на святую Анну. — Эту женщину переделывал в мужчину, а вот ту, с ребенком на коленях, оставлял, как есть. Потом раскрашивал всю компанию. Это здорово у него получалось! У Билли каждый человек оказывался на своем месте, а тут какая-то мешанина. Тебе так не кажется?

 Дикон не мог сдержать смеха:

 — Между прочим, это один из самых известных мировых шедевров, Терри.

 — У Билли получалось лучше. Ты только посмотри на ноги. Они все перепутались, не поймешь, чьи где. А Билли их аккуратно рассортировывал. У малого ноги получались коричневые, а у женщины — голубые.

 Дикон от смеха начал сползать со стула, уронив голову на столешницу. Он незаметно вынул из кармана носовой платок и громко высморкался, прежде чем снова принять нормальное положение:

 — Ты мне как-нибудь напомни, и я покажу тебе оригинал этого произведения, — пообещал Майкл все еще не придя в себя, — он находится в Национальной Галерее на Трафальгарской площади. Только я не совсем уверен, что ноги на этой картине нуждаются в… э-э… сортировке. — Он сделал глоток пива. — Но скажи-ка мне, как же Билли удавалось рисовать, если у него были проблемы со зрением.

 — Он достаточно хорошо видел, чтобы рисовать. Он каждую ночь что-то изображал на бумаге. А на асфальте у него вообще все было очень крупным. И головная боль начиналась только при чтении.

 — Но ему надо было еще и делать подпись под картинами.

 — Буквы он тоже рисовал громадные, иначе бы их никто и не заметил.

 — А откуда тебе известно, что он писал, если ты не умеешь читать?

 — Билли пытался меня научить, так что эти слова я знаю, и как читать, и как писать. — Он взял блокнот Майкла, ручку и не спеша аккуратно вывел: «Благословенны будут бедные».

 — Ну, если тебе это удается, — как бы между прочим заметил Дикон, — то за два дня ты выучишься и читать. — После этого он взял одно из писем и неторопливо развернул его на столе, прикасаясь к бумаге с исключительной осторожностью.

  Кадоган-сквер

  4 апреля

  Дорогой!

  Спасибо за твое прекрасное письмо, но как бы мне хотелось, чтобы ты находился здесь и сейчас, забыв о будущем. Конечно, мне льстит, что ты хочешь, чтобы весь мир узнал о твоей любви  ко мне, но, может быть, отношения наши столь великолепны именно из-за того, что они тайные? Ты говоришь, что зеркало не убедит тебя в твоей старости, пока юность и я пребываем с тобой. Но ведь, дорогой мой, Шекспир никогда не называл по имени свою любовь, потому что знал, каким жестоким может оказаться мир по отношению к ней. Неужели ты хочешь, чтобы меня пригвоздили к позорному столбу и назвали расчетливой стервой, которая соблазнила мужчину, предложившего ей безопасность? Ведь именно так и случится, если ты выставишь наши отношения напоказ. Я обожаю тебя всем своим сердцем, и оно замолчит навсегда, если ты разлюбишь меня из-за того, что наговорят тебе люди. Пожалуйста, прошу тебя, пусть все остается так, как оно есть. Любящая тебя В.

 Дикон развернул второе письмо и положил его рядом с первым. Оно было написано тем же почерком.

  Париж,

  пятница

  Дорогой!

  Не считай меня безумной, но я так боюсь умирать! Иногда мне снятся кошмары, будто я летаю в черном пространстве, там, куда не может проникнуть ничья любовь.