Помню, однажды я стоял перед дверью своего магазина, глядел на улицу и думал: а хотел бы я умереть в этом городе? Простейший тест. И ответил сам себе: нет, ни за что. Тогда стоит ли здесь жить? Это был хороший вопрос. Он занимал меня добрых десять минут, пока напротив убирали останки человека, выбросившегося из окна. Он сделал это на рассвете, когда над миром проносится зловещий ветерок, горестный вздох природы в минуту восхода солнца, обещание нового дня. Что ж, кто-то не вынес тяжести этого обещания...

Зевак было мало. Кроме меня, еще человек пять – в основном владельцы лавок и кафе. В другое время собралась бы толпа, но до часа пик было еще далеко. Мертвец, распростертый на тротуаре, выглядел ужасно, и мне почему-то пришло в голову, что он просчитался: для него ничего не кончилось. Все продолжалось в каком-то ином слое существования, недоступном обычным грубым чувствам, и вот теперь кто-то всерьез принялся за его бедную, раздевшуюся, нагую душу.

Но вообще этот район считается спокойным и, что называется, приличным. Здесь редко случалось что-то из ряда вон выходящее – и слава Богу. С возрастом начинаешь ценить размеренность и тихое течение будней – без радости, но зато и без потрясений.

* * *

– Шеф, по-моему, на это стоит взглянуть.

Я оторвался от утренней газеты, поднял голову и увидел, как за стеклянной дверью моего кабинета мелькнуло улыбающееся личико Марии. Кабинет – это громко сказано. Просто небольшое уютное помещеньице с единственным окном на уровне тротуара, выходящим в переулок. Моя берлога.

Мария и в постели называет меня шефом. Я не возражаю: по-моему, это лучше, чем «папочка» или что-нибудь в этом роде. Я благодарен ей за то, что она разбивает иногда лед моих тоскливых ночей. И чем старше я становлюсь, тем сильнее благодарность. Но при этом я даже не пытаюсь понять Марию. Она красива и неглупа, и у нее наверняка есть молодые поклонники. А она спит со мной. Вряд ли это расчет – работая единственным продавцом в антикварном магазине, карьеру не сделаешь. Деньги тут тоже ни при чем. Может быть, истоком ее интереса ко мне является сострадание – ведь она знает мою историю. Этого я хотел бы меньше всего. Тогда уж лучше деньги. Продажная любовь по крайней мере имеет цену, но я не берусь измерить сострадание...

Иногда мне кажется, что нынешняя молодежь – это и есть инопланетяне. Они захватили Землю – чуждая раса, чужая цивилизация. Я давно чувствую себя побежденным в бескровной войне. Сопротивление уходящего поколения может быть достойным, но оно всегда безнадежно.

Поэтому я ни в коем случае не взял бы на себя смелость сказать, что Мария принадлежит мне. Нет, если отбросить считанные минуты интима, об обладании не может быть и речи. Эта женщина для меня – ускользающий луч утренней зари. Она из завтрашнего дня, а я – из вчерашнего. Мне остается лишь радоваться напоследок ее мимолетным прикосновениям – немного тепла, немного света – однако я знаю, что вряд ли моя любовь переживет эту долгую ночь.

Улыбка Марии еще не погасла, когда я выглянул в полутемный зал. Сумрак, ковры и гобелены, а также обилие мерцающей позолоты и бронзы придавали ему сходство со сказочной пещерой. Клиент тоже был настолько темен, что я не сразу увидел, где он. Его узкий силуэт затерялся в маленьком искусственном лабиринте, будто он умел сливаться с тенями.

Я окинул взглядом интерьер, который в целом оставался привычным, хотя детали и менялись довольно часто. Лично мне здесь было уютно. Уютнее, чем в моем старом доме, где я бывал крайне редко. Там все напоминало о жене и ребенке.