Роджер начал его вести отчасти для забавы, а отчасти потому, что не смог придумать, как еще бороться с парализующим страхом.

– Ты же можешь научить детей не переходить улицу в одиночку, – заметила Брианна. – И конечно, ты сможешь, черт возьми, научить их держаться подальше от стоячих камней.

Он согласился, но мысленно сделал оговорку. С маленькими детьми это работает: да, вы можете капать им на мозги до тех пор, пока они не усвоят, что нельзя совать столовые вилки в розетки. Но что делать с подростками с их изначальной тягой к познанию себя и всего неизвестного? Роджер прекрасно помнил себя подростком. Запрети мальчишке совать вилку в розетку, и он в тот же миг кинется обшаривать ящик со столовым серебром, стоит только отвернуться. Может, девочки совсем другие, но это вряд ли.

Роджер снова взглянул на диван, где Аманда теперь лежала на спине, подняв ножки и удерживая на ступнях большого, изрядно потрепанного плюшевого медведя, которому она пела французскую песенку «Frère Jacques». Мэнди была еще совсем маленькой, она ничего не вспомнит. А Джемми помнит. Роджер понял это, когда малыш как-то проснулся от кошмара – огромные глаза смотрели в никуда, и он не смог рассказать, что видел во сне. Слава богу, это случалось нечасто.

Роджер до сих пор покрывался холодным потом, когда вспоминал тот последний переход. Он прижал Джемми к груди и шагнул в… Господи, этому нет названия, ведь человечеству в основной своей массе не доводилось испытывать ничего подобного, и к счастью для него. Это ощущение даже сравнить не с чем.

Все органы чувств отказали, но в то же время находились в состоянии такой повышенной чувствительности, что от нее можно было бы умереть, продлись переход чуть дольше. Ревущая пустота, где любой звук, казалось, расплющивает тебя, вибрирует в теле, пытаясь раздробить его на отдельные клеточки. Абсолютная слепота, но такая, словно ты долго смотрел на солнце. И прикосновения… тел? Призраков? Невидимых сущностей, которые пролетают мимо и легко, словно бабочка крыльями, касаются твоей кожи, или проносятся прямо сквозь тебя, да так, что кости глухо стучат друг о дружку. И крик, постоянное ощущение, что кто-то пронзительно кричит.

Был ли запах? Роджер замер и нахмурился, вспоминая. Да, черт возьми, там сильно пахло. Как ни странно, запах вполне поддавался описанию: так пахнет воздух, обожженный молнией. Озон.

«Там сильно пахло озоном», – написал он, чувствуя необыкновенное облегчение, оттого что нашел хотя бы крошечную точку опоры, упомянув нормальный мир.

Впрочем, облегчение исчезло, едва Роджер вернулся к воспоминаниям.

Он чувствовал, что удержит их вместе только благодаря собственной силе воли, и только безумное стремление выжить не даст ему рассыпаться на куски. Он примерно знал, чего ожидать, но это нисколько не помогло, впрочем, как и предыдущий опыт. Все было по-другому и намного хуже, чем в последний раз.

Роджер знал, что нельзя смотреть на них. На призраков, если это действительно были призраки. «Смотреть» – не самое подходящее слово… Обращать внимание? Снова не то… Роджер сердито вздохнул.

– Sonnez les matines, sonnez les matines…

– Динь-дан-дон! – тихо подпел он дочери. – Динь-дан-дон!

С минуту Роджер думал, постукивая ручкой по листу, затем покачал головой и снова склонился над бумагой, пытаясь объяснить свой первый переход, почему он прошел за считаные… минуты? Дюймы? Невообразимо малая величина, которая отделила его от встречи с отцом… И от гибели.