Монолог Дашковой о реформах Петра I можно назвать программным. К концу XVIII столетия просвещенные патриоты начинали тяготиться постоянным славословием в адрес реформатора и хотели вести родословную своей страны от времен Рюрика, а не с основания Петербурга.

«Некоторые реформы, насильственно вводимые им, — заявила Дашкова, — со временем привились бы мирным путем… Если бы он не менял так часто законов… он не ослабил бы уважение к законам… Он ввел военное управление, самое деспотическое из всех… торопил постройку Петербурга, тысячи рабочих погибли в этих болотах… испортил русский язык».

Сходного мнения придерживались M. M. Щербатов, Д.И. Фонвизин, Н.И. Новиков. Оно восходило к рассуждениям Жан Жака Руссо в «Общественном договоре» 1762 года, где философ обрушивался с яростной критикой на петровские преобразования. По его мнению, вместо того чтобы делать из русских немцев, следовало развивать их самобытность, народ нуждался не в цивилизации, а в закалке. Теперь развращенные западной культурой русские ослабеют, подпадут под власть любой азиатской орды, которая следом захватит и Европу.

Однако у княгини и философа были разные отправные точки для негодования. Судя по «Рассуждению о правлении в Польше» 1772 года, «пламенный Жан Жак» уповал на хранящих самобытность поляков как на заслон от враждебного Севера и Востока. Екатерина Романовна Польши не любила и называла ее жителей «наиболее холопской нацией». Она предъявляла к Петру I претензии не за то, что он лишил Европу щита, а за то, что «уничтожил свободу и привилегии дворян». Речь в первую очередь о Боярской думе, в которой члены высокопоставленных родов давали государю советы и совместно с ним правили державой. Дашкова считала, что прежде самодержавие было ограничено боярским представительством. Преобразования же начала XVIII века — своего рода вывих, который требуется исправить.

Ее дядя Панин, исходя из методологии Монтескье в «Духе законов», считал, что Россия не вписывалась ни в один из типов правления: «Государство не деспотическое, ибо нация никогда не отдавала себя государю в самовольное его управление… Не монархическое, ибо нет в нем фундаментальных законов; не аристократия, ибо верховное в нем правление есть бездушная машина… на демократию же и походить не может». Тогда что? В рамках заявленной схемы Россия двигалась от деспотии к монархии, для которой недоставало только фундаментальных законов.

Монологом о Петре I Дашкова напоминала, что такие законы были — Уложение Алексея Михайловича 1649 года — значит, страна уже являлась монархией, но из-за реформ Петра I потеряла этот статус — качнулась к деспотии. О том, что подобное движение возможно, корреспондентку предупреждал на примере Франции Дидро.

Когда-то княгиня предполагала, что Екатерина II вернет Россию на путь истинный, разумеется, призвав подругу в помощницы. Но императрица, напротив, провозгласила себя продолжательницей дел великого преобразователя. Монолог Дашковой о Петре I — скрытое напутствие государыне: не будь деспотична, не меняй законов, не уничтожай привилегии дворян, очисти русский язык… Княгиня ставила Екатерине II политические условия. Поздновато, если учесть мольбы о карьере сына. Негласный договор был уже заключен, но наша героиня считала себя вправе расширять требования.

В Вене с Дашковой встретился император Иосиф II и около часа говорил с путешественницей наедине, без протокола. Память об этом событии была сохранена своеобразным способом. До сих пор в загородной резиденции Шенбрунн в огромном Зале церемоний можно видеть цикл монументальных полотен Мартина ван Мейтенса, посвященных свадьбе Иосифа II и Изабеллы Пармской. Картины создавались в 1760–1765 годах, а позднее в них вносились кое-какие дополнения. Так, после выступления в Вене чудо-ребенка Моцарта, которого Мария Терезия даже держала на руках и осыпала поцелуями, было решено запечатлеть малыша и его покровителя архиепископа Колоредо на картине «Вечерний концерт в Бальном зале» («Серенада в Редутских залах»).