Человек неуступчивый и методичный, Воронцов обладал феноменальной коммерческой хваткой и умел выжимать деньги буквально из воздуха.

Чем тоже напоминал сестру. Под его покровительством ей, безусловно, становилось легче держаться на придворном паркете. Однако у подобной близости была и оборотная сторона. Что бы ни делал «социетет», императрица всегда держала в голове возможность одобрения его шагов со стороны княгини. На юге Екатерина II встретилась со своим союзником Иосифом II. Когда-то император очень тепло встретил в Вене Дашкову. Наша героиня способна была сообщить союзнику «по вспыльчивому ее, или лучше сказать, сумасшедшему нраву, — как писал Державин, — премножество грубостей, даже насчет императрицы, что она подписывает такие указы, которых сама не знает».

Поэтому Дашкову не только не взяли на юг, но и не писали ей с дороги. Когда же война грянула, вели себя с ней крайне подозрительно. Чуть ли не как со шпионом. Особенно остро это проявилось в начале вооруженного столкновения со Швецией, король которой Густав III решил поддержать турецкого султана.

Когда-то Дашкова познакомилась с ним во Фридрихсгаме: «Он был королем-путешественником, то есть имел совершенно ложное понятие о всем виденном за границей, так как подобным знатным путешественникам показывают все с лучшей стороны и все устроено и налажено так, чтобы производить самое лучшее впечатление… С целью заручиться их поддержкой, не щадят лести и каждения перед ними. Возвратившись к себе, они требуют от своих подданных прямо обожания и не довольствуются меньшим. Потому-то я… всегда предпочитала, чтобы они ездили по своей стране, но без торжественности, которая бременем ложится… на народ».

Комментаторы «Записок» Дашковой давно заметили, что все стрелы в этой зарисовке пущены не в Густава III, а в Екатерину II и касаются не Фридрихсгама, а поездки императрицы в Крым в 1787 году. Здесь и попытки показать увиденное с наилучшей стороны, и бремя, ложащееся на народ, и потоки лести, которые расточают монархине встреченные чиновники. Слово в слово то, что обсуждалось в кругу воронцовской партии.

Теперь, с началом войны, старый знакомый княгини герцог Карл Зюдерманландский командовал шведским флотом. И вдруг Дашкова получила от него весточку. «Он послал в Кронштадт с письмом к адмиралу Грейгу, в котором просил переслать мне письмо и ящик, найденные им на одном из захваченных судов, — рассказывала княгиня. — Адмирал Грейг… послал ящик и письмо в Совет в Петербург… Императрица приказала отослать мне ящик и письмо, не вскрывая их. Я была на даче и чрезвычайно удивилась… Курьер из Совета… передал мне толстый пакет от знаменитого Франклина и очень лестное письмо от герцога Зюдерманландского… Я… сейчас же… поехала в город, прямо ко двору… Императрица приняла меня в спальне… я передала ей письмо герцога Зюдерманландского…[и] спросила ее приказаний на этот счет.

— Пожалуйста, — ответила она, — не продолжайте этой переписки».

Перед нами одна из самых туманных сцен в мемуарах. Детали сдвинуты со своих мест. Попробуем их расставить.

Прежде всего, когда произошел инцидент? Война со Швецией началась в конце июня 1788 года. Дашкова пишет, что герцог Зюдерманландский направил Грейгу письмо от Бенджамина Франклина об избрании ее в члены Филадельфийского философского общества — первой научной ассоциации Америки. Но княгиню избрали 17 апреля 1789 года, когда адмирал уже умер (15 октября 1788 года). Из-за войны известие шло более двух лет. Только в июле 1791 года письмо было получено.

Значит, «ящик» Франклина не мог попасть к Дашковой вместе с письмом Карла Зюдерманландского. Тем более при жизни Грейга. Что же писал шведский друг? «Он меня извещал, что… не желает, чтобы война, столь неестественная между двумя монархами, связанными столь близкими родственными узами, распространила свое влияние и на личные отношения частных людей».