Значит, пока она лежит и считает минуты в ожидании супруга, он пирует с приближенными и слугами. И вот наконец, наевшись, напившись, является «под мухой» с ворчливой ухмылкой и заявляет: «Мой слуга хотел бы посмотреть на нас в постели». После чего ложится и тут же засыпает крепким сном рядом с молодой женой, а та, пялясь глазами в темноту, не знает, радоваться ей или печалиться, что ею не заинтересовались.
И в следующие ночи никаких неожиданностей для Екатерины, смирившейся с судьбой девственницы под боком у безразличного и необученного мужа. Невзирая на интимную неудачу, императрица устраивает грандиозное официальное празднество. Балам, маскарадам, фейерверкам и спектаклям нет конца в разукрашенной столице.
30 августа Елизавета отправляется в Александро-Невскую лавру, где хранится ботик Петра Великого, построенный руками молодого царя, знаменитый «дедушка русского флота». Челн с прогнившими боками, пропускающими воду, водружают на баркас. К мачте прикрепляют портрет императора, творца новой России. На борт подымается Елизавета в мундире морского офицера (любила же она переодеваться в мужское!) и под грохот артиллерийского салюта целует портрет отца. Процессия пускается в путь по Неве. За «пращуром русского флота» движется вереница роскошно убранных судов с придворными. Оглушительно ревут трубы, грохочут барабаны, у всех взъерошены волосы: парики ветром посрывало. Так Петр Великий с любимой дочерью в очередной раз объезжает город, построенный по воле монарха среди болот. Город новый, молодой, то ли на земле, то ли на воде, весь изрытый каналами, с берегами, укрепленными рядами свай, с немногочисленными каменными домами, остальные – деревянные, город, где всего несколько улиц мощеных, зато множество незастроенных пустырей. Только на улицах Миллионная и Луговая, да на Английской набережной были каменные строения, они и создавали как бы забор, за которым скрывались неприглядные бревенчатые домишки. «Лишь у принцессы Гессенской, – пишет Екатерина, – комнаты были обиты муаровой тканью; в остальных домах стены или оштукатурены известкой, или обклеены бумажными обоями да разрисованной тканью». Все равно Елизавета гордится своей столицей. И этой речной прогулкой под покровительством Петра Великого она как бы подтверждает, что именно она – наследница великих достоинств ее отца. Если Иоганна в восторге от богатства и организации кортежа (она подробно опишет все это в письмах), то Екатерине начинают приедаться бесконечные празднества. Особенно ее разочаровывают балы, где почти не видно молодежи. Ей приходится танцевать одни и те же кадрили с кавалерами за шестьдесят лет, «большинство из них – подагрики, хромые или вовсе развалины». Хотелось бы ей сблизиться с великим князем, но, как она пишет, «мой дорогой супруг совсем мною не интересовался и вечно терся среди слуг, заставлял их выполнять военные упражнения, играл в солдатики, да переодевался по двадцать раз на дню в мундиры разных полков. А я скучала, зевала и не с кем было словом обменяться, одни представления». Новая камер-дама госпожа Кроузе терроризирует молоденьких горничных, чья болтовня развлекала прежде Екатерину. Им запрещается отныне шушукаться с великой княгиней, «скакать и прыгать» с нею.
Окончание празднеств означает также конец пребыванию Иоганны в России. За двадцать месяцев она успела выдать дочь замуж и потерять репутацию в глазах императрицы. Ее политические интриги, а затем и любовная связь с графом Иваном Бецким были сурово осуждены при дворе. Шепотом передают, что она беременна от этого вельможи и что у великой княгини скоро будет еще один братик или сестричка. Екатерина, конечно же, в курсе этих слухов. Честь ее страдает. Осуждая легкомыслие мамаши, она не осуждает, а жалеет ее, видя, как грубо с ней обращаются и как ее унижают. Императрица решила выдворить интриганку, но хочет выглядеть при этом великодушной и выделяет ей шестьдесят тысяч рублей, чтобы рассчитаться с долгами. |