Впрочем, Дидро вскоре начал её раздражать, хотя по сравнению с провальной поездкой Вольтера к Фридриху Великому его путешествие кажется вполне успешным. Екатерина капризно жаловалась, что у неё разболелись колени от того, что философ с чувством ударял по ним кулаком, когда воодушевлённо разъяснял ей, как надлежит управлять Россией [10]. Зато он познакомил её со своим компаньоном Фридрихом Мельхиором Гриммом, с которым она вела задушевную переписку всю оставшуюся жизнь.

Единственным несомненным достижением Дидро было то, что Екатерина убедилась (если ранее её в этом не убедил Пугачёв): абстрактные программы реформ не годятся для России. «Вы имеете дело с бумагой, которая все терпит, – сказала она ему, – тогда как мне, бедной императрице, приходится иметь дело с кожей человеческой, очень раздражительной и щекотливой» [11]. Екатерина, говорил Дидро, соединяла в себе «прелести Клеопатры с душой Цезаря» [12].

Двадцать девятого сентября Павел, чьё положение пошатнулось после инцидента с Сальдерном, женился на великой княгине Наталье (в прошлом Вильгельмине). За свадьбой последовали десятидневные празднования. Граф Панин оставался министром иностранных дел, но был вынужден отказаться от своей позиции воспитателя и лишиться своих покоев во дворце. Он однако утешился получением высочайшего чина Табели о рангах, пенсии в размере 30 000 рублей и 9 000 душ. Чтобы успокоить Орловых, Екатерина пожаловала их союзнику Захару Чернышеву звание фельдмаршала и президента Военной коллегии. Но история с Сальдерном не прошла для них даром. Екатерина перестала доверять Панину, но была вынуждена иметь дело с его «Северным аккордом». Она утратила уважение к Орлову, но его семья была одним из столпов её режима. Она простила его за безрассудство в Фокшанах, но не приняла его обратно в своё сердце. Своего сына Павла Екатерина считала недалёким, озлобленным и чуждым ей по духу; она не смогла бы доверить ему правительственную должность, однако он оставался наследником. Ей прискучил Васильчиков, хотя она сделала его официальным фаворитом. Находясь в эпицентре борьбы Паниных и Орловых, Екатерина чувствовала себя невероятно одинокой [13].

Эта рискованная ситуация наносила очевидный ущерб репутации Екатерины в Европе. Фридрих Великий, гениальный мизантроп, чей аскетичный двор состоял только из мужчин, был особенно раздражён: Орлов исполнял все возможные обязанности, «кроме постельной», негодовал он. Фридрих также подозревал, что нестабильность при дворе повредит Панину и планировавшемуся им союзу с Пруссией. «Никуда не годится, когда кол и дыра решают судьбы Европы» [14], заявлял прусский король. Но в конце января приехал Потёмкин, который не собирался решать ничьих судеб. Он не мог больше ждать и решил добиться руки Екатерины.

Потёмкин объявил, что отныне слава земная его не интересует и он уйдет в монахи. Он покинул дом Самойлова, уехал в Александро-Невскую лавру, основанную Петром Великим на окраине тогдашнего Петербурга, и стал жить там послушником: отращивал бороду, постился, читал, молился и демонстративно пел псалмы. Потёмкин, с его маниакальной натурой, изнурённый напряжённым ожиданием на пороге успеха, был чрезвычайно близок к нервному срыву, но держал себя в руках, находя спасение в православном мистицизме.

Впрочем, следует помнить о том, что он был прирождённым политиком с соответствующими актёрскими талантами. Его мелодраматический побег привлёк дополнительное внимание Екатерины; его поступок был своего рода забастовкой – он лишил её своей поддержки как советника, чтобы императрица перестала принимать её как должное. Существовало предположение, что они с Екатериной вместе устроили этот побег, чтобы оправдать и ускорить последующее возвышение Потёмкина.