При мысли, что этот человек — ее будущий муж, у Екатерины, должно быть, мурашки бегали по спине. Сохранившая невинность и совершенно неопытная, она завела разговор со своими фрейлинами о физических отличиях между мужчинами и женщинами. До свадьбы оставались считанные недели, и она была полна любопытства и страха. Неудивительно, что фрейлины стали утверждать, будто они столь же несведущи в этих делах, как и она. Все они видели, как спариваются животные, однако когда дело доходило до человека, до того таинственного и священного союза между мужем и женой, их воображение словно бы замирало.

Екатерина напрямую спросила Иоганну, что же происходит в первую брачную ночь. Этим вопросом она, очевидно, задела мать за живое — наверно, за чувствительный нерв супружеской верности, — и вместо того, чтобы спокойно и рассудительно ответить дочери, Иоганна сурово выбранила ее.

Она обвинила Екатерину в том, что та, оставаясь допоздна с женщинами из своей свиты в дворцовом саду, искала плотских приключений. Екатерина запротестовала. Она сказала, что подозрение ложное. Там не было ни одного мужчины, даже слуги. Но Иоганна отругала дочку в резких выражениях, что оставило у Екатерины чувство возмущения и незаслуженной обиды. От матери она ушла такой же несведущей, как и прежде.

Наконец была назначена окончательная дата свадьбы — 21 августа. Екатерина в последний раз примерила свое свадебное платье, сшитое из серебряной ткани, густо покрытой вышивкой с узорами из листьев и цветов на прилегающем корсаже; на окантовку низа широкой юбки пошли ярды золотой ткани. По улицам Петербурга разъезжали глашатаи. Они возвещали о предстоящих празднествах. Гром барабанов призывал жителей к сбору. Улицы, по которым должна была проследовать свадебная процессия от Зимнего дворца до Казанского собора, были приведены в порядок. На кухнях дворца день и ночь пекли, тушили, жарили и парили. В фонтаны были загодя залиты бочки вина. В воздухе стоял перезвон колоколов. Лошади лоснились, а колеса карет слепили блеском.

В ночь перед свадьбой Иоганна смягчилась и предложила Екатерине совет и помощь. У них состоялся «долгий и теплый разговор». «Она поучала меня относительно моих будущих обязанностей, — вспоминала Екатерина в своих мемуарах, — мы чуточку поплакали вместе и расстались очень нежно». Любовь возобладала над уязвленным самолюбием, мать и дочь подготовились к важным переменам, которые нес с собой грядущий день.

В день свадьбы, очень рано, к невесте пришла Елизавета, выглядевшая блистательно в коричневом шелковом платье, усыпанном сверкающими драгоценностями. Она принялась одевать Екатерину. Одну за другой на нее надевали нижние юбки, а затем дошел черед до мерцающего серебристого платья, которое не гнулось из-за металлической вышивки. Его так туго затянули на талии, что Екатерина едва могла дышать. Внезапно Екатерине взбрело в голову коротко обрезать челку, и ее слуга Тимофей Евренев принес раскаленные щипцы, чтобы завить ее. Государыня разгневалась и закричала на Евренева, утверждая, что Екатерина не сможет надеть корону на пышно завитые локоны. Она грозно насупила брови и, громко топая ногами, покинула комнату. Потребовался весь такт слуги и обер-фрейлины Марии Румянцевой, чтобы уговорить ее вернуться. В конце концов завитые каштановые волосы Екатерины остались ненапудренными, их убрали с лица назад и водрузили корону с бриллиантами на положенное ей место.