Могу лишь добавить, что, в отличие от специалистов по иномирам, не умеющих объяснить высшие координаты дзета–мира с девятой по двенадцатую, я не способен дать объяснения и нашим трём космическим – ротонным, корда– и бета–измерениям: знаю, что они существуют, притворяюсь, что что‑то в них понимаю, и стараюсь, чтобы моё понимание не подвергли серьёзной проверке. Человек со столь высоким уровнем невежества не мог интересовать виднейшего из теоретиков иномиров, каким со студенческой скамьи считался Артур Хирота. А меня соответственно не интересовали другие миры, с меня вполне хватало моего родного космоса, его я знаю, не хвалясь, досконально!

– Вставай – и полетели! – настаивал Николай.

Я хотел было послать его в преисподнюю двадцатичетырехмерного мира, есть, наверно, и такой, но только теоретики до него не добрались – можно вообразить, что за страх там преисподняя! Вдруг прозвучал сигнал вызова, и у кромки воды сфокусировался экран, а на экране возник улыбающийся Кнут Марек. Этот человек всегда улыбается, особенно когда говорит неприятности, – ехидней, но и беззлобней, а кстати, и умней существа, чем он, не знают на наших далёких планетах. Вероятно, поэтому он девятый год командует Главной Галактической базой, стаж прямо‑таки мафусаилов: ни один из его предшественников не задерживался больше двух лет.

– Собери свои кости, старик, – сказал он сердечно, – и мчи ко мне. Хватит прохлаждаться!

Спустя час мы с Николаем входили к Мареку. Его кабинет – чудо космической техники: в нем люди сияют. Именно так – не освещаются со стороны, а порождают собственное свечение, и как утверждает Марек, соответствующее их характеру. Штуку эту изобрёл астрофизик Павел Сидоров, погибший на «Медее» в чёрной пасти звёздной «дыры» Н‑115, марековский кабинет остался единственным свидетелем технической фантазии несчастного астрофизика. В сумрачном зале передвигались три клубка света – ободряюще‑золотой Марек, голубовато‑синий, холодноватый Хирота, растроганно‑салатный Бангалур, а к ним теперь добавилась настырная, стремительная оранжевость Николая и какая‑то чудовищная комбинация из хмурого темно‑красного и оживлённо‑язвительного зеленого – таким изобразило меня настенное зеркало.

– Садитесь, и начинаем, – ослепительно засияв золотой улыбкой, предложил Марек. – Мы слушаем тебя, друг Артур.

– Ты, конечно, знаешь, друг Казимеж, какую задачу поставили перед экспедицией в дзета–пространство, поэтому говорить об этом не буду, – так обратился ко мне Хирота.

– Я, конечно, не знаю ничего о задачах экспедиции. Поэтому, друг Артур, прошу поговорить и об этом, – учтиво отпарировал я.

Мне показалось, что он рассердился. В глазах его погасла голубоватость, в них зажглось что‑то негодующесинее. Но он сдержался. В выдержке он превосходит нас всех. Думаю, в ней одна из главных причин его успеха: теории его вызывали столько нападок, часто несправедливых и злых, что без слоновьей стойкости от одних язвительных шуток можно было рехнуться. Сам он утверждает, что, в отличие от нас, хорошо воспитан, и цитирует при этом какого‑то древнего мудреца: «Воспитанность – это умение делать свои недостатки нечувствительными для окружающих». Возможно, и так. Мои недостатки окружающие чувствуют.

Артур начал объяснение с таких азов, что я скоро потерял интерес к его речи. Я ещё терпеливо выслушал, как наши предки открыли, что пространственный вакуум – вместилище колоссальной энергии; что делалось много попыток овладеть этой энергией; что в результате бесчисленных неудавшихся попыток установили восьмимерность нашего мира, хотя раньше его считали четырехмерным; что восьмимерности мало для вычерпывания энергии вакуума, характеризующегося тридцатью шестью параметрами; и что в результате всех этих исследований доказано наличие устойчивых, параллельно возникших из вакуума материальных миров; и что нижний наш сосед, альфа‑мир, неинтересен, а второй, повыше, двенадцатимерный дзета, наоборот, захватывает воображение, ибо нас связывают с ним шесть общих измерений, а это обеспечивает надёжный проход в тот мир; и что дзета–мир связан с вакуумом не восемью нашими измерениями, а ровно двенадцатью – это в полтора раза больше; и что полуторная связь, взятая в шестой степени – так почему‑то надо, – обеспечивает ровно в четырнадцать раз более лёгкую возможность выкачивания энергии вакуума…

В этом месте я зевнул, но Артур, уставясь синеватопылающими глазами в пол, не заметил, как я воспринимаю его лекцию.