— С описью? — встрял завхоз.

— Ты мне нравишься, дед, — хлопнул его по плечу Сенчук. — Просто читаешь мысли! Если б не твои почтенные годы, рекомендовал бы я тебя к нам, дороже любого клада был бы такой человек в личном составе, но, впрочем, пора приступать к делу, бери лопату, герой… А бутылочку‑то прихватил? — обернулся к племяннику. — Правильно! Ну‑ка, плесни сто грамм счастливчику, ворону здешних мест! Пускай прочистит клюв перед работой!

Завхоз хлебнул водки и полез шуровать в подземелье.

Племянник стылым вопросительным взглядом уставился на Сенчука, но тот лишь отмахнулся — вальяжно и многозначительно.

Единственное, что обнаружилось в затхлой почве подвала, — огрызок лезвия древнего меча и пара глиняных черепков.

Ценности из сундука перегрузили в холщовый мешок и, подняв его, племянник крякнул уважительно:

— Пятьдесят килограмм, как есть, бля…

— Бо–ольше! — озабоченно протянул завхоз.

— Взвесим! — подытожил Сенчук.

Обратно возвращались берегом реки, поочередно меняя друг друга в переноске драгоценного груза.

У заводи, помогая завхозу взгрузить мешок на плечо, Сенчук нанес старику выверенный удар ребром ладони в основание черепа.

Покосившись на упавшее в старую прошлогоднюю траву тело, перевел бесстрастный взор на топтавшегося на месте племянничка, пугливо озиравшегося по сторонам. Сказал ровным голосом, поддергивая под пах отвороты болотных сапог:

— Чем дальше в лес, тем третий лишний. Ну‑ка, подсоби…

Они подволокли тело к берегу, заполоненному подмытыми остатками треснувших льдин, и, опустив голову жертвы в воду,

Сенчук деловито скомандовал:

— Быстро! Лодку!

— Ключи от замка на причале… дома лежат… — стуча зубами, выдавил из себя бледный до зелени участковый.

— У меня в кармане твои ключи, куриная ты голова! — успокоил его Сенчук. — И хватит трястись как запойному, труса праздновать, главное дело сделано, а со мной не пропадешь, все учтено, как грехи наши у дьявола в бухгалтерии. Я сейчас в монастырь, все там приберу честь по чести, заколочу доски, а ты покойничка притопи и здесь меня карауль, как девка кавалера своего ненаглядного у плетня лучшей подруги…

Через час они плыли на веслах, бороздя грузилом глубину. Нащупав сеть, комом выдернули ее из воды, даже не пытаясь достать из ячей десяток застрявших в ней подлещиков, затем краем сети опутали тело убитого и спустили в воду.

Племянник, глядя на поднимающиеся из глубины черные пузыри, вдруг встрепенулся, словно обожженный какой‑то горячечной мыслью, но тут же, хрипя, сраженный тем же свинцовым ударом, кулем повалился в ледяную купель.

Сенчук, выждав несколько минут, выдернул весла, бросив их в воду, затем скинул с себя сапоги и телогрейку. Стиснув зубы, перелез через борт в обваривший его холод.

Лодку ему удалось перевернуть на диво легко.

Затем, лавируя между плавающими льдинами, он поплыл к чернеющим на берегу узловатым ветлам.

Не чувствуя одеревеневшего тела, дошел до мешка, подволок его к заводи, опустив на полутораметровую глубину в стынь стоялой воды.

Вновь выйдя на берег, замер, обхватив мускулистыми руками свое крепко сбитое тело. Прислушался.

Со скрежетом ломались, сталкиваясь на стремнине, остатки льдин, с шорохом осыпались подмытые паводком берега, клокотали вешние воды в промоинах оврага.

"Как девка кавалера… — вспомнилось ему собственное напутствие, данное племянничку. — А кавалер — жених без гарантии, в чем и беда…"

Он впервые убил. Но вдруг почувствовал, что сделал это легко и привычно, словно пробудилась в нем скрытая память какого‑то загадочного существа, таившегося в нем, пришедшего в этот мир из другой жизни, другой эпохи и часто, как он теперь не без мистического содрогания уяснил, диктовавшего ему свою волю.