И он лишь, как сторонний наблюдатель, поразился пластичности и невероятной стремительности своего движения к цели, великолепной слаженности всех мышц, невесомости грациозной поступи и — точной в своей интуитивной простоте направленности удара, мигом оборвавшего словно опалившую его лицо жизнь…

Не было ни вскрика, ни стона.

Сенчук доволок тело капитана до мусоропроводной трубы, обыскал карманы мертвеца, вытащил из бумажника деньги, забрал ключи, различив в связке необходимый, от "Мерседеса", и, сунув кинжал в заранее припасенный пластиковый пакетик, сунул его за пазуху.

"А с кортиком бы я прогадал, — подумал, спускаясь по лестнице в парадное. — Определили бы по характерной ране, начали бы сыскари землю рыть: прежние связи, конфликты, "Скрябин"…"

На улице лил холодный октябрьский дождь. Вдалеке какие‑то пьяницы тянули расхлябанную песню драными голосами маратовских котов.

Внимания на вышедшего из подъезда пожилого мужчину никто не обратил, люди спешили в тепло квартир, и единственное, что он услышал, — возмущенный женский голос с лестничной площадки первого этажа:

— Опять в лифте лампу вывинтили! Хулиганы! И когда же кто‑нибудь поставит нам домофон?!

"Коммунизм закончился, — мысленно ответил Сенчук. — Теперь "кто‑нибудь$1 — это вы сами, мадам".

Он снял замок с руля "Мерседеса", завел машину и неторопливо выехал со двора — окна квартиры покойника выходили на другую сторону дома.

Доехав до метро, аккуратно припарковал машину, закрыл ее, положив ключ в вещевой ящик и, прихватив пакет с продуктами, отправился в свое временное жилище.

Купленную горбушу и водку решил взять с собой в Москву — на поезд он успевал и уже утром должен был оказаться в столице.

Остались пустяки: развинтить кинжал, тщательно вымыть из вытравленного на клинке узора готической надписи — девиза СС, кровь, сменить замшевую упорную прокладку между клинком и рукоятью, а затем выбросить из окна поезда ключи и ботинки — он специально взял старые, разболтанные, а в саквояже лежала новенькая пара; вот, пожалуй, и все…

— Если ты рядом, старый товарищ, — пробурчал он, обращаясь к душе покойного, — то вини не меня, а свою несговорчивость. Скинь ты мне хотя бы и дощатый трап да пригласи на шканцы для зачитки приказа, я бы стал для тебя заботливее верной жены и доброй мамаши… Кстати, привет им! Я надеюсь, ты в добропорядочной компании.

КРОХИН

В московском аэропорте его встретила принаряженная в кожу и золотые браслеты шпана из банды Игоря и отвезла в загородный дом своего главаря, располагавшийся неподалеку от Рублевского шоссе.

Крохину предоставили уютную небольшую спальню, затем провели в подвал, где располагалась сауна и бассейн, и, как следует попарившись с дороги, он, отказавшись от ужина, улегся спать под невесомое, но теплое одеяло

Синтетическая подушка была упругой и мягкой, он сразу же оглох на ухо, прижатое к ней, и голову заполонила пустота стирающего все мысли сна.

Поутру, в одиночестве позавтракав в гостиной, совмещенной с хромированно–кожаным аппендиксом кухни–бара, он взялся за трубку телефона, усиленно раздумывая, кого из знакомых следует оповестить о своем возвращении в Москву. Мотивом — звонка являлось подспудное желание утвердить вновь обретенное это поэта и гражданина на родной земле.

Когда гудящий фон в трубке сменился визгом коротких гудков, он положил ее на место, с внезапной и отчетливой тоской уяснив: звонить‑то некому!

Существовали, конечно, люди, готовые приветить его, искренне полюбопытствовать, где он пропадал и что делал, но отчего‑то к общению с ними он не стремился.