Здесь мы можем быть самими собой. Здесь мы свободны. Я про свободу буквально говорю, в том смысле, что не в клетке.

В общем, это долгая история — о ней когда-нибудь после…

Ну и, конечно, никаких тебе взрослых. Когда мы сюда переехали, Джеб Батчелдер присматривал за нами, прямо как родной отец. Он нас спас, всех шестерых. Родителей ни у кого из нас нет. Он, почитай, вместо отца нам и был.

Однако он исчез два года назад. Мы знаем, что он мертв. Поняли сразу. Но никогда об этом не говорили и не говорим. Так что теперь мы сами по себе.

Не скрою, в этом есть свои преимущества: никто не указывает нам, что делать, что есть, когда идти спать. Ну, разве, кроме меня. Я старше всех, вот и управляюсь как могу. Трудновато, конечно, и дело это неблагодарное. Но должна же быть у семьи глава.

В школу мы тоже не ходим, я имею в виду нормальную школу. Так что спасибо, Бог интернет послал, а то бы мы вообще ни хрена не знали. Вот так и живем: ни тебе школы, ни докторов, ни социальных работников. С нами все просто. Мы вообще живы, только если никто про нас не знает.

Обозревая содержимое холодильника, я услышала за спиной сонное шарканье.

— С добрым утром, Макс.

— Привет, Газзи.

Восьмилетний мальчонка с еще слипшимися со сна глазами плюхнулся за стол. Я потерла ему спинку и клюнула поцелуем в макушку. Газзи, Газманом или Газовщиком он стал чуть не с младенчества. Что поделать, если у ребенка какая-то хрень с кишечником. Но предупреждаю — становиться от него надо только так, чтобы ветер дул от вас на него.

Газзи заморгал на меня своими голубыми громадными доверчивыми глазищами:

— А что на завтрак?

Его всклокоченные мягкие белокурые волосы похожи на пух только что вылупившегося утенка.

— Ммммм… сюрприз.

Сама-то я понятия не имела, чем накормлю свою братву.

— Я соку налью, — предложил Газман, и на сердце у меня потеплело. Он очень славный и хороший. Такой же хороший, как его младшая сестренка. Газзи и шестилетняя Ангел — единственные из нас родные брат и сестра. Но мы все равно все — одна семья.

Следующим в кухню приплелся Игги, тощий, бледный и сутулый. С закрытыми глазами прицельно рухнул на наш видавший виды диван. Слепота ему практически не мешает, разве только если мы мебель передвинем или что-нибудь в этом роде.

— Эй, Иг, — говорю ему, — проснись и пой! Завтрак проспишь.

Залезаю в холодильник в наивной надежде, что от сырости или по мановению волшебной палочки там что-то отыщется. Молока нет, масла нет, сыра нет. Чего только у нас нет! Короче, на завтрак или мюсли без молока, или яичница без колбасы. Пусть сами выбирают — у нас свобода.

Вдруг по спине у меня побежали мурашки. Резко выпрямляюсь и поворачиваюсь лицом к столу.

— Ты перестанешь когда-нибудь! — это Клык. Клык всегда появляется молча, точно черной тенью из пустоты. Он спокойно смотрит на меня, уже одетый, подтянутый, с аккуратно зачесанными назад длинными черными волосами. Он на четыре месяца меня младше, но на целых четыре инча длиннее.

— Перестанешь что… Дышать?

— Сам знаешь что. Пугать меня.

— Хватит вам препираться. Завтрак обещала, а где он? Давай, я сам яичницу сделаю, — Игги, лениво постанывая, поднимается на ноги.

Была бы я фемботкой, меня беспокоило бы, что слепой парнишка шестью месяцами младше меня готовит лучше меня.

Но я не фемботка. И мне до фени.

Обозреваю кухню — завтрак на подходе.

— Клык, накрой на стол, а я схожу за Надж и Ангелом.

Девочки живут вдвоем в самой маленькой комнате.