– Именно так он сказал, – сообщил я газетчику. – Более того, вам будет небезынтересно узнать, что двое детей серьезно поранены осколками стекла. Дети трех и пяти лет получили тяжелые увечья…

– Мне сообщили, что это пустячные царапины, – заявил Питерсон.

– Насколько я понимаю, кроме меня, здесь нет ни одного врача. Или, быть может, полиция привезла с собой медицинского работника, когда, наконец, соблаговолила откликнуться на зов о помощи?

Питерсон не ответил.

– Полиция привезла с собой врача? – спросил репортер.

– Нет.

– Вызвали врача из больницы?

– Нет.

Репортер снова застрочил в книжке.

– Ну, погодите, Берри, – сказал мне Питерсон. – Я вам этого не спущу.

– Осторожнее, здесь присутствует журналист, – предостерег я его.

Питерсон смерил меня испепеляющим взглядом и резко повернулся на каблуках.

– Кстати, – бросил я ему вслед, – какие меры предполагает принять полиция, чтобы не допустить повторения подобных выходок?

Питерсон остановился:

– Мы еще не решили.

– Не забудьте сказать репортеру, что вы сожалеете о случившемся и намерены выставить у дома круглосуточную охрану, – посоветовал я капитану. – Чтобы не было никаких неясностей.

Питерсон презрительно скривил губы, но я знал: он послушает меня. А мне только и хотелось, чтобы у Бетти была защита, а полиция не чувствовала себя слишком вольготно.

8

Джудит повезла детей домой. Я остался с Бетти и помог ей заколотить окна досками. На это ушел целый час. И с каждым взмахом молотка я чувствовал, что злюсь все сильнее и сильнее.

Детишки угомонились, но не спали. Они то и дело спускались вниз, просили пить и жаловались на боль. У маленького Генри очень саднила порезанная стопа, и я снял повязку, чтобы убедиться, что в ране не осталось осколков. Один все‑таки нашелся, совсем крошечный, и я удалил его.

Держа ножку малыша, обрабатывая рану и слушая, как Бетти уговаривает сына не плакать, я вдруг почувствовал страшную усталость. В доме стоял запах головешек, оставшихся от спаленного на улице креста. В разбитые окна задувал ветер, и в комнате было очень холодно. Вокруг лежали груды осколков. Чтобы навести тут порядок, понадобится не один день.

Господи, к чему все это?

Подлатав Генри, я опять занялся письмами. Перечитывать их было еще утомительнее. Я снова и снова спрашивал себя, почему люди вообще способны на такие поступки? Что за мысли бродят в их головах? Ответ напрашивался сам собой: мыслей нет вовсе. Они просто отзываются на раздражитель. Точно так же мог бы отреагировать и я сам. И кто угодно другой.

Мне стало совсем невмоготу. Хоть бы эти письма прекратились, хоть бы окна вновь заблестели чистенькими стеклами, хоть бы раны зажили и все вернулось на круги своя. Господи, как же я мечтал об этом!

И в надежде осуществить мечту я позвонил Джорджу Уилсону.

– Я ждал вашего звонка, – сказал он.

– Не желаете ли прокатиться?

– Куда?

– К Рэнделлу.

– Зачем?

– Чтобы окоротить собачью сворку.

– Встретимся через двадцать минут, – сказал Уилсон и положил трубку.

***

По пути к Южному берегу и дому Рэнделлов Уилсон спросил меня:

– Что заставило вас передумать?

– Многое.

– Дети?

– Многое, – повторил я.

Какое‑то время мы ехали молча. Наконец Уилсон сказал:

– Вы понимаете, на что идете? Вы берете за горло миссис Рэнделл и Питера.