Клаус слушал напряженно, почти зло. Я продолжила:

— И вот они стоят на дороге, грязной пыльной дороге. Стоят и молят о знаке свыше. Им только хочется знать, что их не покинули.

— И что было дальше?

— С неба свесилась длинная веревка, будто откуда-то из космоса. На ее конце болталась человеческая кость. А потом фермеры заметили еще одну веревку, спускающуюся к земле, и к ней был привязан череп. И еще веревки, и еще — сотни костей, которые клацали, точно «музыка ветра». Фермеры поняли, что получили свое послание: их оставили, и теперь они в забвении, в глуши. Теперь они даже не люди, а пугала, манекены, лишенные души. Единственное их спасение в том, чтобы снова поверить в Сущность, которая их покинула.

— Ну и?

— На этом видения у Джереми прекратились. Его главная история так и осталась незаконченной.

— Значит, мой сын был мистиком.

— Можно сказать и так.

Зазвучал Штраус, будто музыка возродилась из глубины веков.

Мой спутник взглянул на меня и сказал:

— Я как и наш сын. Я тоже могу видеть. Мы остановились с ним в одном и том же пункте. Наткнулись на одну ту же стену.

Я расплакалась.

— Простите, Лиз.

— Почему в жизни никогда не бывает так, как хочется? — Я устала. Мне хотелось домой, но дома для меня больше не существовало. Я с таким же успехом могла бы решить поселиться на Марсе. Моя квартира казалась теперь просто конурой, клеткой.

Подошел официант и предложил десерт. Мы отказались. Клаус сидел, уставившись в блестящую поверхность стола, на которой отражались маленькие белые огоньки. И тут я решилась:

— Клаус…

Он ответил, не поднимая глаз:

— Да.

Я положила руку прямо перед ним и сказала:

— Клаус, ты ведь тоже одинок, правда?

И опять:

— Да.

Он взял мою руку в ладони и поцеловал ее. Взглянул в мои глаза, и тут мы влюбились друг в друга. Он знал, и я знала. Это ничего не меняло и все же меняло очень многое. «Так вот, значит, о чем все говорили… Вот она, любовь».

Мир — непонятное место. Я сейчас пролетаю над ним в «Боинге-777», рядом сидит Клаус. Дневник мой близится к концу — по крайней мере пришел конец той Лиз Данн, которой было слишком одиноко жить и слишком страшно умереть.

Мы летим в Ванкувер, на неделю поселимся в отеле, освободим квартиру и уступим ее первому же покупателю.

Я долго думала, что оставить себе из вещей — ничего не пришло на ум. Может, один из пыльных пузырьков с лекарствами Джереми да кое-какие фотографии на память. И его записи.

Что интересно, Клаус никогда раньше не летал на самолете — вы только представьте! Мне выпало наблюдать, как человек впервые смотрит на мир сверху. Редкий деликатес.

Последние три месяца дались нелегко. Клаус вытребовал-таки у немецкого правительства документ, где детально расписано, какому типу радиационного излучения я подверглась. Боюсь, новости не радуют, зато мне очень польстил праведный гнев Клауса. Я сказала:

— Знаешь, будь как будет. Я не сержусь — и ты не злись.

Он еще не отошел от потрясения, а я уже совсем успокоилась. У меня головные боли, и временами тошнит, а кроме того, я беременна — не ожидали?! Так что в моем организме идет борьба не на жизнь, а на смерть.